И нужно быть весной, и осенью — цветами,
А не тенями холодных серых зим и неулыбчивых людских фигур
В промозглой ночи
Тёмно-серыми глазами

Пашка, расставшись со своим бесконечно и вечно любим отцом, которому нужны были лекарства, как говорила мама «от сердца», побежал, вприприпыжку, отломя свою веселую и бесконечно радостную башку к ней, мечте навстречу. Опоздание было, ну никак, невозможно для него — это всё равно что убить, стереть отношения, — думал он, задыхаясь от бега, виляя между прохожими, словно змейка, стараясь никого не задеть, как будто как-то, в густо населённом бассейне, мчась между людьми, ведущими размеренный образ жизни, считающими, что спешить никуда не надо, надо хорошо кушать, много и думать, что Бог всё решит за них, надо просто молиться и просить, и думающими не так, как он. Ветер свистел от скорости, которую он набрал, развевая его светлые волосы, по ветру, делая его волосы весёлой непричёской.
Вот если бы он отвернулся от своей мечты, чтобы было, то ли что сейчас, а может быть он был бы счастливее, а может быть было меньше невзгод и тревог с трудностями, может быть было так, как в сказке — может быть, какое странное словосочетание — «МОЖЕТ БЫТЬ», говорящее ни о чём. Ведь отвернувшись от мечты, человек сам делает себе больнее, его же никто не заставляет это делать, а потом всю оставшуюся жизнь он привыкает к тому, что он лишён её и счастья.
Многие считают молитву Экзюпери, чем-то таким особым, конечно в этом сомнений нет, что она хороша. Но те кто так считает, перестают что-либо делать, уповая на случай или максимально медленно шагая по жизни к мечте, но при этом забывают о том, что Экзюпери взял известную молитву за основу, добавив кое-какие свои мысли и включив туда мелкие шажки. Тогда что же получается — бежал мыслями Пашка, — итак нехватающее время для достижения мечты, или недостаток времени в счастье — не так уж важно?
Молитва восходит к древним санскритским текстам, Аристотелю, Августину, Фоме Аквинскому, Спинозе, и даже Цицерону «Шесть заблуждений человека», где одно из заблуждений — это «стремление беспокоиться о вещах, которые невозможно изменить или исправить». Пашка ставил под сомнение то, что они думали — эти люди, почти Боги, он знал одно, что если очень сильно верить в свою мечту, то она сбывается и только сам Бог может не отдать тебе сбывшуюся мечту навсегда, если ты не удержишь её. Если ты, своими поступками не будешь добиваться её всегда, если ты добившись мечты, остановишься в своем стремлении быть с ней. Если ты будешь ленив и глуп. Если, если если… — Паша бежал, а мысли за ним или вместе с ним, галопировали экстазом Бетховенских клавиш фортепиано.
О если бы люди не так верили всему, что им говорят или навязывают, ведь тексты перефразируют и приписывают себе многие.
Не суждено быть тому, что быть дОлжно — влетали в Пашку мысли заботы об отце своём, чему он не мог верить что папа болен. Мало кто знает, что написал известную «Молитву о душевном покое», то ли инки, или Омар Хайям. И всё-таки это богослов Карл Фридрих Этингер и американский пастор тоже немецкого происхождения — Рейнгольд Нибур. «Господи, дай мне спокойствие принять то, чего я не могу изменить, дай мне мужество изменить то, что я изменить могу, и дай мне мудрость отличить одно от другого.»
Паша мысленно перефразировал их слова:
— «Господи дай мне силы отдать то, что принадлежит мне — другому, если ты так считаешь, без слёз и сожаления, но не давай мне сдаваться, не давай мне забывать то, что нельзя забыть, и дай мне быть с тобою, дай мне мужество не сдаваться никогда, заботиться о других, чтобы мечты сбывались и у меня и у других» — дерзновенно кричали Пашкины мысли.
— Да и как можно быть счастливым, если несчастливы другие, — Паша остановился передохнуть и глотнуть воздуха.

Его папа часто звонил ему или его близким, когда Паша метался между небом и землёй по всему миру и спрашивал:
— Паша, а ты ел что-нибудь?;
— А он ел что-нибудь?;
— Как он, где он, что с ним и так далее?;
И если не ел очень расстраивался, и иногда приезжал и привозил ему еду или готовил сам, что выглядело очень тонко и говорило о большой любви отца к сыну. Паша не мог этого не замечать и также бескорыстно любил отца, что сейчас уже невозможно, корысть проникла так глубоко, что даже смирение имеет корысть.
Сейчас люди говорят о смирении, но не активном пробуждении сознания для помощи другому, так как увлечены собирательством денег для осуществления мечт своих. И если кому-то плохо проходят мимо и те, кому плохо могут оказаться на улице и в местах выброса мусора, где скромно по утрам, чтобы никто не видел выбирают остатки роскоши смиренных., вежливых внешне и «застенчиво почтительных» самих себе.
Нет, и еще раз нет — взрывались мысли Пашки, он же не против смирения, но нельзя свои мечты осуществлять, гордясь своим смирением безрассудства большинства, их увлечением собой и усиленной глухотой и непониманием происходящего, поэтому появились некие фразы, которые часто говорят полицейские с чиновниками, что довольно странно и устремляющее в никуда гадко:
— Я тебя услышал, — тут же к Пашке приплелись другие мысли;
— Я тебя увидел;
— Я тебя слышу;
— Я тебя как-то слышал, но не понял;
— Я тебя услышал, но забыл;
— Я тебя вижу;
— Я тебя понял;
— Я тебя понимаю;
— Я не глухой;
— Я не слепой;
— Я же вообще то не инвалид;
Что говорило очень о многом, они все, или абсолютное большинство людей — инвалиды по слуху и зрению, больны Альцгеймером, но почему люди стали инвалидами нравственности и чести, достоинства и гордости, они стали в некоторых случаях — символами продажи себя и других, при чём, не считая это чем-то особенным. Так делают все — говорили они, «И чем хуже другим, тем лучше им», «И чем лучше другим — тем хуже им» — аксиома-комическая требуха гиперлюбви к себе и своему чванству и невозможности избавиться от зависти, даже ради бескорыстных любви и мечты.
— Я тебя услышал, — говорили они и забывали, что обещали и слышали, мечтая о деньгах — их символе успехов и радостей, куске формалиновой колбасы и гуттаперчевого неестественного шашлыка в кусочке загаженной ими же природы.

Как же сделать так, чтобы люди слышали, начали понимать другого и говорить:
— Как же я тебя понимаю — не волнуйся ничего не изменится в отношении к тебе;
— Я обязательно помогу — и сделали это;
— Ты знаешь, я тебе очень сочувствую — и помогли;
— Меня глубоко тронули твои слова и происшедшее — и я сделаю для тебя возможное;
— Я плачу, понимая, что происходит — буду с тобой;
— Ты очень сильный человек и справишься — но всегда рассчитывай на меня;
— Я твой друг и это не слова — приходи завтра, буду тебя ждать;
— Можешь на меня рассчитывать во всём, всей твоей жизни — завтра чайку попьём.
Где это и эти люди, ЧЕЛОВЕКИ?

О нет, нет, надо всегда действовать и стремительно и тезис — «вставать и получать трудности с восходом солнца и улыбкой счастливца, и моментально, со скоростью и стремительностью космической мысли решать всё» — нравился ему больше, чем топтаться мелкими шажками, принимать, что нельзя изменить и думать, что есть невозможные вещи, забывая о мечте, идеализируя жизнь чашкой кофе или вкусного английского чая с молоком, при этом ожидая чуда (манны), или, что исправить ничего нельзя.
Чудо ведь само по себе не существует, существует лишь мысль о том, что чудо есть, но и Бог есть и сомнений в этом нет и потому он всегда помогает и приближает мечту только тем, кто двигается, а тот, кто двигается стремительно, всё время, как бы подхватывая в поток движения происходящие события к своей мечте, тот и ближе к Богу и Всевышний помогает ему, — Пашка задыхался от бега, но мощные легкие вливали в кровь воздух Земли, и кровь с благодарностью говорила ему спасибо, а сердце уверенно стучало ритмом ожидания мечты.
А как хочется повернуть не туда, куда надо или куда все осуждают, а что значит все — все это значит большинство, а большинство всегда блудит, тиви-сетями-казино-зависимые, от блогеров и продвиженцев путей. Мысли его летели вместе с лавированием между черно-серой массой в сине-красных кроссовках, желтых, больной печенью, лицах, пьющих и непьющих и вечно работающих и неработающих. Он независимо улыбался всем существом своим телом и душой, предполагая встречу с ней, своей мечтой и это также неизбежно, как-то, что времени нет, а она Лилия есть и мечта быть с ней тоже.

ЛИЛИЯ.

О Господи, мечта со счастьем не просто жили в Пашке, они кричали, болтали ногами по воде, они улыбались и орали во всю мощь — беги Пашка, беги.
Еще издалека Пашка увидел её улыбку, она застилала время, улицы, прохожих, улицы и небо. На ней была такая кепочка, немножко смешная, легкое, синего цвета, пальтишко, она взяла меня за руку, мою в свою, и мы пошли, Пашка увидел её серебристые, чистотой, глаза, улыбка была ближе — ничего подобного он не видел, так как улыбка растворила его, будто в чай налили немного молока и стало не по себе, терпко-сладко-мягко.
— Ну что-то случилось Пашка, — продырявливала он душу Пашки своими небесными отражением, глазами-улыбкой;
— Нет, нет, — заикаясь и продолжая наслаждаться её невероятной улыбкой — выплеснул словами Пашка;
— Ты такой странный, сегодня, да и когда мы видимся, такое впечатление, что ты в церкви молишься — она постоянно улыбалась, что говорило, что он бежал не зря, что она счастлива его видеть и её мечта увидеть его сбылась его мечтой. Они начали идти, она не отпускала, держала его руку в своей руке;
— Прости я опоздал, — не отрывая от неё свои глаза и от её улыбки, липучкой прицепившихся к ней искрящихся глаз. Её рука крепко сжала его руку и не выпускала, стиснув так крепко, крепко, что Паша понимал, что это и есть сбывшаяся его мечта;
— Паша, — она опять улыбалась, — ты что дурачок. Меня же без тебя нет… — она запнулась и улыбка, улыбка, светящаяся чистотой и проникновением, продолжала сверкать её глазами;
— Лилия, ты знаешь, — сказал Пашка, двигаясь с ней по пешеходному тротуару, ты заешь, что небо алмазное, солнце из золота, деревья березовые из серебра, а листья фионитово-лазурной крошкою;
— Пашенька, милый мой, ну конечно же, — она не переставала улыбаться, — это говорило много, в том числе, что она любит его, дорожит им и счастлива им, а чего еще нужно было. Мечта стала реальностью;
— Лилия, — сказал Пашка, — мимо проплывали незамечаемые толпой серых будней, люди, бежавшие куда-то и зачем-то, этакой кучкой или серо-цветными мутноватыми полосками;
— Лилия, — Пашка неотрывно смотрел на неё и если бы был перед ними был фонарный столб, то он снес бы его, так как он мешал ему смотреть на неё и её улыбку глаз. Он встал на колени прямо посреди улицы. Он начал молиться Господу и говорить ему спасибо, просить прощения и кричать ему — о как я благодарен тебе всевышний. Внутри него всё клокотало чем-то таким сильным и мощным, ему неважно, что думали люди, неважно, как и что произойдёт, его не волновало ничего, ни свет рамп, ни свет от солнца, ни небо, она — Лилия, как будто выделилась из всего этого и и вокруг никого и ничего не было. Даже звука машин не было, всё исчезло. Он поднимал голову на неё и молился Господу;
— Встань же встань, мы опоздаем — видимо она была в том же состоянии, но улыбка светилась и это говорило, что она счастлива от его присутствия слов и его восхищения ей;
— Лилия, о Боже — произносил он слова шумом морского прибоя. Нет, не цветы он ей принес, ни конфеты с духами, он просто пришел на встречу с ней и это было истинным настоящим подарком для неё, Разве этого мало, видеть, как она счастлива — думал Пашка, чтобы уже и умереть сразу. Ведь такого не бывает — мелькало фотовспышками мыслей в его голове;
— Господи, если можешь, не забирай у меня это счастье — просил он Всевышнего, — прошу тебя, если ты «Человек», — говорил Пашка Богу, слегка краснея и понимая, что в Боге есть Человек, как в человеке Бог;
— Ну прошу же. Я буду послушным тебе и перестану курить и пить вино, есть плохие продукты и буду гулять с Лилией и делать всё, что она захочет, мысленно предполагая, что она хочет, — продолжал Пашка;
— Господи, пойми же меня, пожалуйста, ну прошу же, неужели тебе так сложно отдать мне её в жизненный путь Лилию, или ты передумаешь, перепутаешь все пути, мечты?
— Не делай этого Господи, умоляю тебя. Ты же хороший, О великий Господи, я же знаю это, ты можешь даже то, что нам неведомо, ты можешь многое и ты знаешь, что я люблю тебя больше своей жизни, Господи, тогда же и ты любишь меня — О великий Господин мой;
— Лилия — ты же видишь — ты — всё для меня, воздух, солнце, вода и жизнь — всё в одном целом, — это ты. И я сегодня это понял, ты понимаешь, Господи, я так долго ждал этого момента, так долго, не забирай её у меня, я же не прошу тебя, умоляю - и Пашка склонил Голову. А если и заберёшь, то я буду бороться за своё счастье и ты вернёшь мне её, — ты понимаешь, Господи, — я не сдамся;
— Паша, — Лилия не стала поднимать его с колен, — она как-будто хваталась руками за что-то, за воздух, пропитанный любовью Паши, он был густой и пахнущий мечтами и счастьями с радостями, такой сладковато-ванильно-шоколадный воздух мечт. Она была поражена происходящим. Это было такое счастливое счастьем, радостями будущих поцелуев её рук, пропитанное. Время не остановилось, его попросту не было, всё было радугами, цветами вокруг неё одурманено, она уже не улыбалась так широко, но улыбка скользила Мадонной Рафаэля по её лицу и она плакала, слёзы текли по её лицу и превращались в изумрудно-лазуритовые бусинки и падали в воздух, уже красивыми ожерельями из коралловых горошинок … Что произошло, она не понимала и стояла возле Паши и слушала сознанием, душой и телом его молитву, немножко странноватую, но такую близкую ей, что, воздух приподнимал её и как-будто нёс её, и Пашу тоже. Они будто застыли в воздухе, чуть приподнявшись вместе от земли, такого с ней не было, никогда и не будет — думала Лилия;
— Паша, — только и могла говорить она, Паша, Пашка, Паша. Нет, нет не туман был вокруг, а всё было усыпано цветами, хотя на улице была уже дырявая осень, почти без листьев. Цветы были разные, много было ромашек, разных, были и гладиолусы, жёлтые и белые розы, и какие-то неведомые ей, небесные цветы, стоял невероятный запах, всех духов мира собранных воедино, — и это были слова Паши;
— Лилия, прости меня и помилуй, не уходи от меня и дай же насладиться тобой, прошу тебя и умоляю, если такое возможно, — он понимал, что что-то должно было произойти, то, чего мы никогда не ждем, и, стоя на коленях, опустил голову, закрыл глаза и принимал будущее их горячими слезами отчаяния и невероятного дерзновения, стиснув зубы, скрежеща ими;
— Лилия, какая ты сегодня, — он немного очнулся, Лилия тоже. Паша встал на две человеческие ноги, так непонятно устроенный механизм передвижения человека по Земле. Одна нога касалась Земли, другая висела в воздухе при ходьбе, также было и при беге. Вот так человеку придумано Богом жить и двигаться. На самом деле, человек, отталкивался от земли и ставил ногу, а другая повисала в воздухе. Потом повисшая вставала на землю и так далее;
— Лилия, — мягко, как-то неземным голосом, сказал Паша. Улыбка Лилии была на месте, он смотрел на неё, в её слегка прищуренные счастьем от пробивающегося сквозь тучки солнца, и его любовью, глаза и просто плакал, да плакал, он понимал, что этого нельзя мужским человекам, но слёзы сбывшейся мечты-счастья и чего-то непредвиденного не давали им не вытекать. Дичайшая мысль обуздала, обхватила крепко его сознание, — а может это всё и они больше не увидятся;
— Лилия, прошу тебя, давай так застынем, навсегда, — умоляю;
— Пашка, — улыбкой глаз, — вымолвила Лилия, — Пашенька;
— Лилия, — он опять встал на колени перед ней и прильнул губами к её руке, чуть ниже запястья, не к ладошке, а к внешней стороне, слегка приоткрыв свои губы, он не отрывал губы от её руки и держал руку в своих ладошках, будто это был редкий и нежный цветок, уже раскрывшийся, но еще не до конца и, так и застыв навсегда;
— Спасибо тебе, что позволяешь видеть тебя и любить, — грустно (very sad), с опущенными глазами и слегка поднимая их вверх на неё, едва, дребезжащим голосом, — сказал Пашка.

Она смотрела на него и целовала его всего взглядом, а её улыбка заполнила его сознание, чистотой, откровенностью и невероятным целомудрием их отношений и таким светло-голубым будущим. Он никогда не видел такой улыбки, в ней была и доброта и счастье, нежность и забота, радость и любовь от того, что он есть и благодарность за то, что он был и то, что называют люди сбывшейся мечтой, благодатью Божией. Здесь же ничего не надо было идеализировать и выдумывать. Было то, что ни у кого никогда не было, он знал это точно. Паша всем своим существом напрягшись, улыбался её улыбке, подняв вверх своё лицо, слёзы наполнили его глаза до краёв, и от того всё казалось феерически цветным, но абсолютно реальным.

2017 10 17
schne