Основы правильного мужского макияжа с Николаем Гумилевым, кретинизм как гениальность и другие причуды известного поэта Серебряного века.

Все-таки последние годы империи — замечательное время. Люди как будто чувствуют, что скоро что-то произойдет, и в предвкушении «отрываются», как могут. Гумилев, например, красит глаза. Нет, ну, а что, почему женщинам можно малеваться, а мужчинам нет? Вон Кузмин же мажется. (Ничего, что Кузмин еще и на свидания с юношами ходит?) Главное — эстетство. Поэтому Гумилев, по последней моде, завивает волосы, носит сеточку, подводит губы и глаза. В качестве оправдания выступают господа при дворе Генриха III, которые душились и наряжались сильнее дам, не теряя при этом своей мужественности. Позднее Гумилев познакомится с Ахматовой, обзаведется детьми и спрячет косметичку, но страсть к нарядам останется — его оленья доха и шапка с ушами станут знамениты на весь Петербург. (Впрочем, это еще не самый эксцентричный лук, Пяст вообще носил зимой соломенную шляпу).

В юности Гумилев делал себе макияж
Еще одна «фишка» Гумилева — полнейшая безграмотность. Если вам говорят, что от этого помогает чтение, не верьте: уж кто-кто, а Николай Степанович тысячи книг перечел, и при этом, как вспоминают современники, писал действительно ужасно. Если кто-нибудь указывал ему на ошибку, он качал головой и рассуждал в стиле «пожалуй, будь по-вашему». Безграмотности он не только не стеснялся, а напротив — даже гордился ею. «Моя безграмотность, — говорил он, — свидетельствует о моем кретинизме, а мой кретинизм свидетельствует о моей гениальности». Гениальность проявлялась, в частности, в безошибочном чувстве времени: на три месяца оставшись без часов, Гумилев ни разу нигде не опоздал.
Был и еще один «талант» — съесть полкило изюма или банку меда за вечер. Кретинизм тут, конечно, ни причем, просто аппетит хороший: Гумилев хвастался, что может в один присест съесть целого гуся. В двадцатые годы этому верили на слово — какие гуси в двадцатые годы, когда топишь дровами, взятыми в долг, но вскоре в темных квартирах откроются нелегальные столовые, и Гумилев отведет душу за «пантагрюэлевскими трапезами».Николай Гумилев очень любил сладкое
Парадные в домах давно заколочены — раз нет господ, ни к чему и парадные. С наступлением темноты на улицах грабят. В квартирах копошатся мыши. У Гумилева живет и прислуживает некая Паша, распахивающая двери обыкновенно ногой, по вечерам Гумилев игрушечной саблей ворочает поленья в очаге и читает Паше стихи — ну просто петроградская идиллия.

Разглядывая кирпичи в стене, Николай Степанович за них мысленно радуется — хоть кто-то не одинок. У него — жена, дети, мама, Паша в конце концов, всякие барышни заходят в гости, но это все не то, это — «декорация». Ни любовь, ни стихи от одиночества не спасают. Какой-нибудь простодушный меланхолик с таким настроем уже давно бы застрелился из браунинга, но Гумилев твердо намеревался прожить минимум до 90 лет: он почему-то был уверен, что только в старости можно быть абсолютно счастливым. Вот только проверить ему не дали.