А где полотенце висело вальяжно не важно,
и вроде бы, скрипнула дверь из сеней посильней…
Чердак, философский такой же — задумчиво-влажный, —
вот только в сенях было вроде теплей…

А здесь возле печки стояли две плошки-ладошки:
одна — с молоком, а вторая — с куриной лапшой.
Из первой лакала облезлая кошка Хаврошка,
а с этой — соседский щенок небольшой…
В углу, за лампадкой седая святая иконка,
совсем потускнела, но всё же, стоит и грустит…
За нею на деда лежит до сих пор похоронка,
вот, жаль, что лампадка сейчас не горит…

Подсолнух в оконце уже не стучится, как злится;
никто на скамейке не дремлет, не внемлет, не спит…
Но, кажется, всё же, что чудо случится, свершится,
в окошко, как в детстве голубка влетит…
И Я рассмеюсь голосисто, лучисто и звонко,
влетевшее чудо отцу побегу отнесу.
И Он ей сварганит постель-колыбель из соломки,
и я на полу, рядом с чудом усну…

А через три дня раздобревшую птицу-девицу,
мы с папкою выпустим там, за ручьём-бунтарём;
в бездонные неба святую страницу-зарницу,
и за руки взявшись, домой побредём…
Но, как и огня нет под старой усталой иконой,
так нет и голубки, влетевшей в окно так чудно;
А вся эта явь так влекома, но вроде, как кома,
и Я — не мальчишка с голубкой давно;…