Совесть нации и великий гуманист: история Дмитрия Лихачёва

О детстве и юности Лихачёва

Людей, которые прожили долгую жизнь и пришли к её финалу всенародно известными, трудно представить себе юношами, обдумывающими житьё, — как Дмитрия Менделеева или Льва Толстого, так и Дмитрия Лихачева все видят исключительно убелёнными сединами мудрыми старцами. Но, разумеется, и Митя Лихачёв когда-то был мальчиком в матроске — как и всякий ребёнок начала XX века из числа «благородных».

Он родился 28 ноября 1906 года в семье инженера-электрика Сергея Михайловича Лихачёва и его жены Веры Семёновны. Отец, награждённый орденами святых Владимира и Анны, которые давали ему право на личное дворянство, происходил из богатого купеческого рода — его основал Павел Петрович Лихачёв, приехавший в столицу империи из Солигалича Костромской губернии в XVIII веке. Владелец золотошвейной мастерской и магазина на Невском проспекте напротив Большого Гостиного двора в конце жизни получил звание потомственного почётного гражданина Петербурга. Когда в 1993 году звание возродили и Дмитрий Сергеевич стал его первым обладателем в новейшей истории, вспомнили и о том факте, что Лихачёв в любом случае был его носителем — просто по наследству.

Дед будущего академика, Михаил Михайлович Лихачёв, был старостой Владимирской церкви, жил напротив неё в большой квартире, в которой по праздникам его навещали сыновья вместе со своими жёнами и детьми. Известный своим тяжёлым характером глава рода, лежа на диване с расчёсанной на две половины бородой, доставал из ящика золотые десятирублевые монеты и дарил их внукам.

В год начала Первой мировой войны Митя Лихачёв поступил в гимназию Императорского человеколюбивого общества, но в следующем году перешёл в Школу Карла Мая на 14-й линии Васильевского острова, в которой учились целые поколения знаменитых семей — Бенуа, Рерихов, Римских-Корсаковых, Семёновых-Тян-Шанских. Девиз школы «Сперва любить — потом учить» точно отражал дух демократичного учебного заведения, которое, по словам одного из его выпускников, известного публициста и критика Дмитрия Философова, было «государством в государстве, отделённым бесконечным океаном от казёнщины».

В 1990 году академик Лихачёв, к тому времени старейший из «майских жуков», как называли её воспитанников, стал соавтором книги «Школа на Васильевском», а в 1995-м он открыл музей школы, мемориальную доску и возрождённый барельеф майского жука на её здании. Обучаясь сразу на двух секциях — романо-германской и славяно-русской — отделения языкознания и литературы факультета общественных наук Ленинградского государственного университета (СПбГУ), Лихачёв стал во второй половине 1920-х членом «Космической Академии наук». В этом кружке с шутливым названием интеллигентные сверстники, жившие на Петроградской стороне, обсуждали всё, что творилось вокруг, — в том числе аресты и расстрелы, разрушение церквей.

О заключении Дмитрия Лихачева на Соловках — в лагере особого назначения

8 февраля 1928 года студента последнего курса Университета арестовали в служебной квартире его родителей на Гатчинской улице, 26. Полгода он провёл в доме предварительного заключения на Шпалерной, а затем получил пять лет лагерей по 58-й статье, означавшей контрреволюционную деятельность. В вину Лихачёву вменялись два доклада на заседании кружка — в одном он приводил статистику людей, расстрелянных ОГПУ за годы советской власти, а другой назывался «Традиции святой русской орфографии». И судя по всему, филолог в то время, а возможно, до самого конца своей жизни, действительно считал старую орфографию единственно верной, а её отмену большевиками — актом, лишившим Россию благодати Божьей.

Лихачёв был человеком религиозным, но для понимания его взглядов гораздо важнее знать, что мать будущего академика была из старообрядческой семьи. Именно старообрядчество, преследование которого в Российской империи было официально отменено лишь в год рождения Дмитрия Сергеевича, сформировало его характер. Перед самой смертью на вопрос, по какому обряду он хотел бы быть похоронен, Лихачев ответил: «По старому». И завещал поставить на своей могиле на кладбище в Комарово восьмиконечный раскольнический деревянный крест. В быту следование традициям проявлялось в подчёркнутой патриархиальности: жена академика всю жизнь была домохозяйкой, семья садилась обедать за стол обязательно всем составом, даже после замужества дочери со своими мужьями и детьми должны были жить вместе с родителями. В своих работах он отмечал, что старообрядцы, которых многовековые преследования заставили замкнуться в старых верованиях и книгах, удивительным образом сохранили древнюю русскую допетровскую культуру. По словам академика, нравственная стойкость раскольников привела к тому, что они всё делали на совесть, были убеждены в том, что высокие моральные качества и честность просто выгодны для человека, а их купеческому слову можно было верить без всяких письменных договоров.

Присущую старообрядцам стойкость молодой зэк смог проявить в Соловецком лагере особого назначения, где в то время ещё лишь оттачивалась система будущего гигантского ГУЛАГа, покрывшего вскоре всю страну. Спустя шестьдесят лет академик напишет воспоминания о СЛОНе и о том, как много раз мог погибнуть, но всякий раз чудесным образом спасался. Самый страшный эпизод произошёл осенью 1929 года, когда на Соловках был организован массовый расстрел как акция устрашения после неудачного побега политзаключенных — как раз в это время Лихачева приехали навестить родители, и при них его «постеснялись» поставить к стенке. В ту ночь, когда Дмитрий слышал выстрелы, в нём, как он пишет, произошёл переворот: он понял, что каждый день — подарок Бога, что за каждый из них нужно быть благодарным, что не надо бояться ничего на свете. И что вместо него был расстрелян кто-то другой, а значит, отныне ему нужно жить за двоих.

В 1931 году Лихачёва вывезли с Соловков на строительство Беломорско-Балтийского канала, а в следующем году он досрочно освободился ударником стройки — спустя ещё четыре года по ходатайству президента Академии наук Александра Карпинского судимость с него сняли. Как это ни чудовищно звучит, но ему безусловно повезло отсидеть своё в конце 1920-х — начале 1930-х: вскоре после этого таких «детских» пятилетних сроков по 58-й статье уже просто не будет, и невозможно будет себе представить приезд родных к заключённому в лагерь на свидание. Сам Дмитрий Сергеевич впоследствии отмечал, что Соловки стали для него вторым университетом — он встретил на островах множество выдающихся интеллектуалов и людей невероятной судьбы, повлиявших на его взгляды и на характер, отныне ещё более сильный и жёсткий. В лагере же появилась привычка готовиться в жизни к худшему — собранный чемодан с тёплыми вещами, бельём, мылом и спичками на всякий случай хранился у Лихачёва под кроватью практически до конца жизни.

От зэка до академика

Бывшему политзаключённому на воле пришлось непросто — устроиться на приличную работу не получалось, он трудится сначала корректором, затем редактором и лишь в 1938 году становится младшим научным сотрудником сектора древнерусской литературы Института русской литературы (Пушкинский Дом), с которым оказалась отныне связана вся его последующая жизнь. Первыми опубликованными научными трудами будущего признанного учёного становятся работы «Картёжные игры уголовников», «Черты первобытного примитивизма воровской речи» и «Арготические слова профессиональной речи» — филолог использовал знания, приобретённые в лагере от урок, которые дали ему кличку «Медяковый штым», что на фене означало «сообразительный человек». В 1936 году Лихачёв женится, через год появляются на свет дочери-близнецы Вера и Людмила, весной 1942 года всю семью эвакуируют в Казань, откуда они вернутся в Ленинград в 1944-м. Параллельно развивается его научная карьера: накануне войны он защищает кандидатскую диссертацию, в первую блокадную зиму пишет работу «Оборона древнерусских городов», в 1947 году становится доктором наук, в 1951-м — профессором ЛГУ, ещё через год — лауреатом Сталинской премии за коллективный труд «История культуры Древней Руси», в 1953 году избирается членом-корреспондентом АН СССР. Ещё спустя семнадцать лет он станет академиком.

В эти годы он приобретает огромный научный авторитет и славу крупнейшего в мире специалиста по древнерусской литературе, которой посвящает несколько фундаментальных трудов. Он пишет исследования о таких литературных памятниках, как «Повесть временных лет», «Слово о полку Игореве», «Моление Даниила Заточника». Собственно то, что «Слово о полку Игореве» изучают в школах на уроках литературы, — заслуга Лихачёва, объяснившего все его значение. Учёного начинают выпускать за границу — поначалу, как водится, не дальше соцлагеря, но со временем — и в капстраны. Его избирают своим иностранным членом академии наук Болгарии, Австрии, Венгрии, Великобритании, Италии, а почётным доктором — университеты Оксфорда, Эдинбурга, Бордо, Цюриха, Будапешта, Софии, Праги, Сиены.

По воспоминаниям близких, каждый день, включая выходные и праздники, он работает с девяти утра до перерыва на обед и короткий отдых, после которых возвращается за письменный стол до девяти вечера, когда наконец может открыть любимые книги.
Шли даже разговоры о том, что он мог бы стать и президентом страны
Параллельно формируется репутация Лихачёва как крупнейшего борца за сохранение культурных ценностей и человека, который, не являясь диссидентом, тем не менее постоянно даёт властям понять своё истинное отношение к их действиям. Он публикует одну за другой резонансные статьи в защиту памятников архитектуры, не подписывает обличительных коллективных писем против правозащитников, выступает против исключения опального Андрея Сахарова из Академии наук, встречается с Александром Солженицыным и делится с ним воспоминаниями о Соловках, на основании которых писатель создает главу о СЛОНе в своем «Архипелаге ГУЛАГ». Все это не проходит для него бесследно — о преследовании академика партийными властями и КГБ вспоминает его внучка Зинаида Курбатова.

Эта его вторая, общественная нагрузка была также чрезвычайно трудозатратной — к «доступному академику», как его называли, постоянно обращаются по самым разным поводам множество людей. А он постоянно помогает — с устройством на работу, с поступлением в вузы и аспирантуры, с получением жилья.

Как академик Лихачёв стал моральным авторитетом

В годы перестройки, когда совесть неожиданно просыпается разом у целой страны, Дмитрий Сергеевич Лихачёв становится воплощённой совестью нации. Осенью 1985 года Центральное телевидение показывает встречу с ним в студии «Останкино», которая превращает академика в публичную фигуру, — сама интонация его речи, интеллигентная и уважительная манера общения с собеседниками резко контрастирует с тем, к чему привыкли советские телезрители. Спустя несколько лет Лихачёв, создавший чрезвычайно влиятельный в ту пору Фонд культуры и издающий журнал «Наше наследие» тиражом 250 тысяч экземпляров, уже воспринимается как человек, символизирующий связь между Россией дореволюционной и новой, демократической, в тот момент очень многим казавшейся прямой наследницей России Тургенева и Достоевского, лишь введённой в заблуждение большевиками — в заблуждение, продлившееся семь десятилетий.

Академик Сахаров, о котором до поры до времени советские люди слышали лишь по «вражеским голосам», вернувшись из многолетней ссылки в Горьком, говорит сумбурно и путано, так что даже те, кто был заочно преисполнен глубочайшего почтения к нобелевскому лауреату, теряются в догадках относительно того, что же он хочет сказать. И в это же время филолог Лихачёв выражает свои мысли предельно ясно, чётко и доходчиво.

В один короткий миг всеобщего подъёма даже возникают разговоры о том, что-либо один, либо другой из двух этих академиков мог бы стать и президентом страны, быстро утратившей пиетет по отношению к инициатору перемен Михаилу Горбачёву. Но как раз в это время на авансцену выходит Борис Ельцин и история идёт по пути, который не предполагал присутствие моральных авторитетов во главе ядерной державы.

К концу жизни Дмитрия Сергеевича, совпавшему с концом правления Ельцина, когда наступила определённая усталость от героев перестройки, голос Лихачёва уже не отзывается так громко, как прежде. Летом 1998 года он присутствует на похоронах Николая II и членов его семьи в Петропавловском соборе — только Дмитрию Сергеевичу и Борису Николаевичу было позволено сидеть во время траурной службы. Осенью того же года он принимает из рук первого президента РФ орден Андрея Первозванного — на фоне отказа Александра Солженицына от такой же награды, даже этот поступок академика пытаются вменить ему в вину как соглашательский по отношению к властям.

Всем опытом своей жизни Лихачёв подтвердил известный постулат о том, что в России нужно жить долго — только так и можно дождаться признания заслуг. Но годы, прошедшие с момента его ухода, показали ещё и то, что даже после смерти великого человека у нас не всегда и не сразу можно дождаться внимания к тому, о чём он говорил. Даже если его «Письма о добром и прекрасном» и включены в школьную программу, если его именем названы и площадь, и сквер, и аллея.