С самого детства Б… любила смотреть на облака. Забиралась куда-нибудь повыше и часами наблюдала, как они плывут. Сверху мир выглядел тяжёлой галлюцинацией спящего дракона. Взрослые этого не понимали, потому что были обманщиками. Они очень верили в мир и обманывали детей, превращая их жизнь в морок, передаваемый по наследству. Наверное, взрослых, когда они были детьми, тоже обманули другие взрослые, но потом и те и другие об этом забыли, продолжив обманывать. Морок стал смыслом жизни, и любые акты прозрения, равно как и попытки выйти из-под всеобщего морока, воспринимались как безумие. Искренне веря в ум, как в одну из разновидностей морока, а следовательно и в возможность с этого самого ума сойти, люди проштамповали в мозгах критерий нормальности, тем самым навсегда обезопасив себя от истины.
Первым мороком для Б… стала школа, когда угрюмый и важный директор втолковал детям, что учиться это большая радость! В чём эта радость Б… безуспешно пыталась понять все отведённые на неё 10 лет. Учителя в школе врали, выдавая к запоминанию бесконечное множество никчемной информации, чтобы бессвязные слова и цифры, не оставляли времени созерцать облака и отвлекали от стремления познать истину. Врали учителя всегда одинаково искренне, легко подстраиваясь под изменения в истории и политике, даже если такие изменения отрицали все их предыдущие утверждения. Неизменными оставались только добродушно — улыбчивые лица и нелепый вопрос: «кем ты хочешь стать, Б…, когда вырастешь?» да невидимая колода «счастливых путёвок в жизнь» как в беспроигрышной для мира лотерее, подсовывающей фальшивку вместо подлинного смысла. Школу Б… закончила с чувством большого облегчения, но ещё долгие годы несвязной кашей гудели в её голове равнобедренные треугольники и квадратные многочлены, отцы русской демократии и диктатура пролетариата на фоне сердобольных женщин из русских селений, тяжко плачущих над судьбой.
Но вместе со школой морок не закончился, как наивно предполагала Б…, а только начался. Мир смотрел на Б… в упор, глазами участливых родственников, требуя в нём кем-нибудь стать, предлагаемых вариантов развития событий было два: удачно выйти замуж, сделать успешную карьеру. А если очень повезёт, можно и то и другое. Однако Б… усомнилась в скудной ограниченности вариантов и рассказала родственникам, что в жизни что-то не так, она давно это чувствует, ей даже порой кажется, что родственники её никакие не родственники, а сторожевые псы традиции, и служат они вовсе не любви, а долгу и насилию. Оттого они сами и опекаемые ими дети, как живые покойники, обклеившие материальной природой даже божественное… А человечество вымерло. И Бог молчит. Но память о человеческом, почему-то существует в Б… и не позволяет жить, как принято. Потом Б… до утра читала стихи, посвящённые поиску человеческого среди бескрайних просторов вселенной. Родственники стихов Б… не поняли, но, почувствовав в них скрытую угрозу их привычному мироощущению, учинили скандал и выгнали её из дома.
Пошла Б… скитаться по съёмным квартирам, да в подземных переходах стихи читать. Некогда родные и близкие, её завидя, нос воротили и приговаривали: «стыдно нам, за тебя, Б… стыдно, это ж в кого такое дитя ненормальное уродилось? РОстили её, рОстили, а оно воно чё…», а иные подходили стихов послушать и вздыхали тихонечко: «эх, разбередила ты нам душу, Б… растревожила, как дальше жить то с такою душой?». Потом милиция-полиция Б… стихи о душе в переходах читать запретила, навару никакого с таких стихов, одни расстройства.
Поехала тогда Б… по миру скитаться. То там поживёт, то сям, да везде одно и тоже, так недолго и запить с тоски, даже облака какие-то свинцовые стали, висят и на голову давят. «Должно же в жизни что-то настоящее быть, человеческое, — думала Б…, — как распознать его то?». «Любовь -настоящее», — подсказывало шестое чувство. — только корень зла её держит, торчит, как заноза из сердца, свободно дышать не даёт. А как изжить его из себя никто не знает, если бы кто сумел, и морок, и смерть победил бы". Стала Б… любовь искать, но как ни пыталась, как ни тужилась, напрасно всё. Словно в каждом на кого не поглядишь любовь отражается, а поглубже всмотришься — нет никого, пустота одна. Решила тогда Б… образ любви сама вылепить, но и тут оплошность вышла. Понравился ей мастер художественного свиста один, тихий скромный, ясным взором к звездам устремлённый. Полюбила Б… его крепко, всё о тайнах вселенной говорила, о любви и свете взаимопроникающем, освобождающем от природы греховной ради начала человеческого. Мастер её слушал, слушал, кивал понимающе, да в блокнотик слова записывал, а потом свою книжку выпустил и прославился. Уехал жить в жаркие страны, женился на двоюродной сестре Клавдии Шифер, оттуда правда раз позвонил Б… и сказал: «дура, ты Б…, дура, с тем, что тебе открыто, можно всем этим миром править, а не всякой ерундой заниматься и бабла нормально иметь, а не перебиваться от милости к милости ради никому не нужной истины». Ещё свою книжку выслал с автографом, «Как поиметь вселенную», ставшую мировым бестселлером.
Омрачилась после такого Б…, совсем нелюдимой стала. Впрочем люди её тоже не жаловали, так как никакого проку людям от этой Б… Сперва правда приходили, проповеди о пользе и радости грядущего читали, да о собственном добре рассказывали. Напрасно только. Сидит Б… неподвижно, молчит и в небеса смотрит. А дождь всё льёт и льёт, уж который день и тучи такие нехорошие, чёрные, не до Б… стало людям, надо добро спасать, как бы не намокло.
А Б… сидит себе и жизнь, как киноленту прокручивает. Всё в этой жизни двойственно получается, добро, как зло, где благо, там и нужда, где знание там и сила, где любовь там и предательство, просто замкнутый круг какой-то. Видимо это и есть корень зла и главный морок, за пределы которого не вырваться.
Опечалилась Б… совсем, перестала в небеса глядеть, всё, подумала в этом мире фальшиво, небеса и те фальшивые. Хотя другие небеса есть — незримые, но не могла их Б… увидеть, только помнила.
Уехала Б… в деревню жить, решила сердечных откровений больше не искать, чтобы душу не бередить. И потянулась её жизнь вереницей праздников и похорон. Утром Б… на работу в поле ходила, а вечером с ног валилась от усталости, падала и засыпала без снов. По выходным водку пила, да шашлыки жарила, под водку с шашлыками сразу куча родственников объявились, довольных, что Б… наконец-то за ум взялась. Даже стали для Б… жениха присматривать, а то тяжко одной ведь, в хорошие руки пристроить нужно. Одна только странность осталась у Б… бывает поднимется ветер, нагонит облаков и отдалённые раскаты грома донесёт, все люди, как люди по домам прячутся, а Б… выйдет на дорогу, руки раскинет, стоит под дождём и бормочет что-то несвязное, нормальным людям не понять. Однажды так вот вышла, небеса огнём сверкают, дождь льёт, как из ведра, а Б… стоит не шелохнётся и стенает:
— Тошно, мне, Господи, тошно без милости твоей на земле жить! Словно бред один вокруг. Живые, как покойники, покойники, как живые и те и другие друг друга боятся, а делают вид, будто любят, посмотришь на человека, а он не человек — он пузырь значительный, со своими принципами, хлоп… и нет ничего ни значений, ни их носителя — один мусор сознания. Всё ничто и даже любовь ничто без Твоего благословения. Рождаются, живут, умирают люди, и поглощает их Бездна. Как же тут суть свою понять? Как же Человеком быть по образу и подобию, а не мирскому безобразию?
Родственники обеспокоенные встали поодаль и кричат:
— Иди домой Б… не гневи Всевышнего. Уже и стол накрыт.
Тут молния сверкнула, небеса белым Светом озарились, словно вспышка у Б… в сознании, подошла она к родственникам, говорит им что-то, а те не слышат. Застыли, как окаменелые и пальцами мимо Б… тычат, туда, где она только что стояла. Обернулась Б… и увидела тело своё, лежащим на земле без движения. Испугалась Б…, хотела крикнуть, на помощь позвать, да как-нибудь в тело своё опять вернуться, только вместо этого таять начала, будто вата сахарная. Подхватило Б… и понесло по мирам. Повсюду сущности разные, пейзажи неописуемые, незнакомо всё, непонятно. И вот уже стала Б… забывать кто она, почему здесь оказалась и жизнь её земная со всеми школами, думами и родственниками на мелкие кусочки разлетелась. Так бы и пропала Б… совсем, но видимо её истинная суть в такой момент пробудилась, да заструилась любовь, тихая, светлая, любовь абсолютная, исполненная такой милости, такого участия, что душу от тьмы и греховности очищает. И вспомнила Б… кто она, и увидела она Свет Негасимый, да Новую Жизнь в любви благословенной, и поняла, что морок больше не властен над ней, а иллюзия этого мира создается за счёт того, кто постоянно пытается её решить. И только Любовь есть вечное возвращение…
Встала Б… и пошла, пальцы ещё искрились после удара молнии. Перепуганные родственники, крестясь и матерясь, прыгали через забор. Не к месту запел петух, остервенело заорала кошка. Трансляция жизни исказилась незапланированными помехами привычной действительности. На небе просияла радуга.
А Б… всё шла и шла, и тихие шаги её сливались с Бесконечностью.