Государство против искусства

Большой театр отменил премьеру балета Кирилла Серебренникова «Нуреев».
Впервые в новейшей истории Большой театр раздумал выпускать спектакль перед самой премьерой.

Большой театр уведомил зрителей на официальном сайте:

«Вместо объявленной ранее премьеры спектакля „Нуреев“ 11, 12, 13, 14 июля на Исторической сцене театра будет показан балет „Дон Кихот“. Билеты действительны».

«Это будет байопик про всю жизнь — от детства, улицы Росси, школы, от Вагановского, до финала, до смерти.
Это жизнь в одном балете, про 1960-е, 70-е, 80-е, 90-е годы, про несколько эпох. Так что это будут, в общем, исторические костюмы. Очень увлекательное задание, было очень увлекательно сочинять», — рассказывал режиссёр постановки Кирилл Серебренников.

Трактовок этого события много, однако об истинных причинах подобного поступка можно лишь догадываться.

Это не первый случай в 241-летней истории Большого, когда практически готовую премьеру отменяют. В ХХ веке это случалось раза три. В 30-х годах запретили «Болт» Шостаковича, в 1969 году Фурцева «закрыла» «Лебединое озеро» в постановке Григоровича: товарищу министру сильно не понравился трагический финал балета. А в 70-х годах аннулировали по решению худсовета премьеру балета Микаэла Таривердиева «Девушка и смерть». Но даже в тоталитарном Советском Союзе подобное не происходило за три дня до премьеры.
На премьеру уже приглашены директора всех ведущих театров и агентур, критики, почётные гости со всего мира.

Отмена спектаклей, кинофильмов, снятие книг с типографского станка — типичный случай для отечественной истории. Зачастую прикладывались все усилия для того, чтобы «неудобные» произведения искусства никогда больше не встретились с читателем и зрителем.

Провинциальные типографии

Если столичная печать так или иначе контролировалась во все времена, то следить за провинциальными изданиями властям удавалось далеко не всегда. Яркий пример — история, произошедшая в конце правления Екатерины II.

В 1794 году императрице стало известно, что в деревне Казинке отпечатали собрание сочинений Вольтера. «Дошло здесь до сведения её императорского величества, что продаются книги под названием: Полное собрание сочинений Вольтера, переведённые на российский язык, а как оные суть вредные и развращением наполнены, то её императорское величество высочайше повелеть соизволила, оные здесь и в Москве у книгопродавцев конфисковать…» — такое послание получил правитель наместничества В. С. Зверев от генерал-прокурора А. Н. Самойлова.

Подобное заявление кажется довольно странным: всем известно, что Екатерина пыталась соответствовать амплуа «просвещённой императрицы», а с Вольтером и вовсе состояла в дружеской переписке. Однако после Великой французской революции её взгляды несколько изменились — излишний либерализм, по мнению Екатерины, мог повлечь за собой аналогичные кровавые события.

Типографию опечатали, книги Вольтера начали усиленно изымать, а в 1796 году императрица подписала указ «Об ограничении свободы книгопечатании, ввоза иностранных книг и об упразднении частных типографий». В 1797 году, после смерти Екатерины, книгопечатню в Казинке охватил пожар. Поговаривали, что его устроили сами издатели, дабы во всеобщей суматохе вынести из здания хотя бы некоторые книги. Молодой император Павел, едва вступивший на престол, распорядился «без изъятия сжечь» уцелевшие экземпляры, если такие будут обнаружены.

«Не фильм, а какой-то кошмар!»

Многие фильмы, снятые в Советском Союзе, попадали в список запрещённых в тот момент, когда режиссёр уже мысленно выбирал рубашку для премьерного показа и готовился чистить ботинки. Похожая ситуация произошла и со второй частью кинокартины Сергея Эйзенштейна «Иван Грозный». Казалось бы, ничто не предвещало беды: первый фильм настолько понравился вождю, что был удостоен Сталинской премии I степени.

Насколько Сталину пришёлся по вкусу первый фильм, настолько же его разочаровал второй. «Не фильм, а какой-то кошмар!» — такую фразу он бросил после кинопоказа. Сталину не понравилось, что царь выглядел слабохарактерным и ассоциировался с шекспировским Гамлетом, а опричники были выставлены в негативном свете. Разумеется, работу Эйзенштейна запретили. Впервые вторую серию «Ивана Грозного» широкая аудитория увидела лишь в 1958 году, спустя пять лет после смерти Сталина.

«Великая дружба»

Театральные постановки в СССР также нередко подвергались цензуре. К примеру, в Большом театре 7 ноября 1947 года состоялась премьера оперы Вано Мурадели «Великая дружба». В своих произведениях композитор только и делал, что восхвалял партию и призывал к строительству коммунизма, однако на этот раз не повезло и ему: слишком уж положительно в опере были изображены неугодные Сталину кавказские народы.

В начале 1948 года в газете «Правда» было опубликовано постановление, в котором опера была названа «порочным как в музыкальном, так и в сюжетном отношении, антихудожественным произведением». Также в постановлении было сказано, что «музыка оперы невыразительна, бедна. В ней нет ни одной запоминающейся мелодии или арии, Она сумбурна и дисгармонична, построена на сплошных диссонансах, на режущих слух звукосочетаниях». Спустя десять лет советское правительство признало свою неправоту, и «Великая дружба» вернулась на сцену — правда, не Большого театра, а Колонного зала Дома союзов.