Они жили в одно время, были поэтами, прославились при жизни и носили одинаковые имена. Сохранилось обращение к ним третьего поэта — узника Вильгельма Кюхельбекера: «Двум Александрам Сергеевичам. Пишу к вам обоим, чтобы сосватать вас друг к другу…» Одного из адресатов не было в живых, когда письмо было доставлено другому…
«Бывают странные сближенья»
В очерке «Путешествие в Арзрум», написанном в 1829-м и опубликованном в 1835 году, А.С. Пушкин почтил память современника, описал свою встречу с его гробом на Военно-Грузинской дороге:
«Три потока с шумом и пеной низвергались с высокого берега. Я переехал через реку. Два вола, впряжённые в арбу, подымались по крутой дороге. Несколько грузин сопровождали арбу. «Откуда вы?» — спросил я их. «Из Тегерана». — «Что вы везёте?» — «Грибоеда».
Это было тело убитого Грибоедова, которое препровождали в Тифлис. Не думал я встретить уже когда-нибудь нашего Грибоедова! Я расстался с ним в прошлом году в Петербурге пред отъездом его в Персию".
Через восемь лет после злодеяния в Тегеране Пушкин был убит у себя на родине, и смерть его положила начало русской версии мифа о безвременно погибшем поэте. Тогда гибель Грибоедова вошла в длинный ряд потерь, оплаканных в «Участи русских поэтов» В. Кюхельбекером и составивших так называемый мартиролог отечественной литературы А.И. Герцена. Сама же по себе эта смерть была событием, сохранившимся, пожалуй, только в памяти тех, кому он был дружески или родственно близок, кто помнил его гениальное «Горе от ума».
Александр Блок обозначил словом «тайна» смысл этой комедии, судьбы её автора и его гениальных прозрений. Её, он считал, предстоит разгадывать будущим поколениям, а значит, и нам. Наше время приблизилось к раскрытию тайн, в том числе и этой. Сегодня может показаться, что прогноз всей цивилизации и судеб планеты заключён в гениальной формуле, поставленной в названии комедии, — горе от ума.
Сказавший эти слова людям имел и судьбу необычайную.
Злые языки завистливых современников обратили горький афоризм Грибоедова против него самого, когда он погиб в Персии: горе от ума — разумеется, мнимого. Говорили и так: злополучное тегеранское происшествие. Обвиняли «неловкого» дипломата и в собственной смерти. Поэты судят иначе. Пушкин отмёл все наветы и увидел в нём романтического героя:
«Не знаю ничего завиднее последних годов его бурной жизни… Самая смерть, постигшая его посреди смелого, неравного боя, не имела для Грибоедова ничего ужасного, ничего томительного. Она была мгновение и прекрасна».
Как всякий гений, Грибоедов был «иного века гражданин». Жизнь человека, оставившего столь значительный след, расшифровывается вместе с дальнейшим ходом истории, с её движением и повторами. В наши дни, когда Закавказье снова неспокойно, гибель русского посланника в мусульманской стране необходимо рассмотреть в русле конфликтов и противоречий, которые продолжают волновать мир. Может быть, это приблизит нас к пониманию Грибоедова.
«Враг крикливого пола»
Осенью 1828 года полномочный посол ехал в Персию для ратификации Туркманчайского договора, заключение которого принесло ему среди современников славу не меньшую, чем запрещённая цензурой и распространяемая в списках комедия. Он был полон тяжёлых предчувствий и, прощаясь с Пушкиным, сказал: «Вы не знаете этих людей: вы увидите, дело дойдёт до ножей…»
«Он полагал, — пишет Пушкин, — что причиною кровопролития будет смерть шаха и междоусобица его семидесяти сыновей. Но престарелый шах ещё жив, а пророческие слова Грибоедова сбылись. Он погиб под кинжалом персиян, жертвой невежества и вероломства».
Предчувствия не обманули Грибоедова, но в конкретных прогнозах он ошибся: соперничество шахских наследников оказалось ни при чём. На фоне тревожного дипломатического поприща, опасных русско-персидско-английских отношений удивительным и роковым образом в тугой узел завязались главные проблемы его собственной жизни: отношения с матерью, участие в нашумевшей петербургской дуэли, его пристрастие к Востоку, брак с грузинкой, весь его внутренний духовный путь.
Грибоедов женился за три месяца до смерти, почти уверенный, что скоро погибнет. Своей юной и кроткой подруге он говорил: «Не оставляй костей моих в Персии» — и завещал похоронить себя в Грузии, в монастыре святого Давида. Он женился, когда никто, да, можно сказать, и сам он, этого не ожидал: по дороге в Тегеран, задержавшись в Тифлисе и словно намеренно откладывая день отъезда. «Я странен, а не странен кто ж?» — мог бы сказать он о себе.
Вот что пишет он петербургскому приятелю о своей странной женитьбе:
«Я, по возвращении из действующего отряда 6-го августа, занемог жестокою лихорадкою, к 22-му получил облегчение. Нина не отходила от моей постели, и я на ней женился. Но в самый день свадьбы, под венцом уже, опять постиг меня пароксизм, и с тех пор нет отдыха: я так исхудал, пожелтел и ослабел, что, думаю, капли крови во мне здоровой уже не осталось…»
Нина Александровна Чавчавадзе, дочь известного поэта, была красавицей и любимицей Тифлиса. Венчание русского дипломата с грузинской княжной в Сионском соборе очевидцы описывают как едва ли не всенародное торжество. Несмотря на кажущуюся внешнюю случайность и экзотичность, этот брак был следствием всей жизни Грибоедова, его взглядов и убеждений.
Нина Чавчавадзе была счастливой женой всего несколько месяцев, хранила же она верность своему погибшему супругу 30 лет — до самой своей смерти. Оставшись вдовой в 16 лет, Нина Чавчавадзе больше никогда не вышла замуж, хотя, как сказано было выше, нисколько не была обделена ни внешностью, ни прекрасными душевными качествами. Она отвергала все ухаживания и свято хранила верность одному-единственному — тому, с кем прожила чуть более двух месяцев, тому, кого любила всю свою жизнь!
Над могилой писателя, похороненного в Тифлисе, стоит памятник, на нем слова Нины Чавчавадзе — их нельзя читать без слез: «Ум и дела твои бессмертны в памяти русской, но для чего пережила тебя любовь моя?»
Привязанность Грибоедова к Грузии известна. В отсутствии любви к отечеству его не заподозришь, но несомненно и отторжение от некоторых форм и особенностей национальной жизни, которые он и подверг осмеянию в своей комедии. Создатель образа Софьи Фамусовой, московских бабушек и тётушек писал задушевному другу С.Н. Бегичеву:
«Я враг крикливого пола, но две женщины не выходят у меня из головы: твоя жена и моя сестра; я не разлучаю их ни в воспоминаниях, ни в молитвах».
Это, конечно, не пушкинский взгляд на женщин — Грибоедов с его скепсисом вряд ли мог жениться на той, которая напоминала бы ему его литературных героинь и их прообразы. Дочь поэта, грузинская княжна, ничем и не была похожа на них.