Помню, играли с отцом в детстве. Запускали воздушного змея. Папа был строг, руки красивые, курит. Змей падал постоянно у меня. Папа злился, но чуть-чуть. Я видел, как он сдерживается, чтобы не быть строгим. У папы всегда змей летел. Высоко, долго. У меня падал. Но папа улыбался и трепал по голове, неумело, будто подглядев этот жест в американских фильмах.
Потом кончилось лето, август, детство, загородный дом, разнесло всех по годам и городам, по местам и датам, перронам и поездам. Мальчишки. Игрались на нашем дворе, игрались и в жизни. Доигрались. Этот сгинул бесследно. Тот в гору пошёл, сильный, независимый. Та, с насмешливыми глазами, помнишь, замуж вышла и больше не летала. Один я носился с воздушными змеями, да тоже поутих. Время. Куда деваться.
Письмо пришло. Папа болен. Приезжай.
Не успел.
Разгребали с братом культурные пласты чердака, завалы детства. Вот он, пыльный, выцветший ромбик. Бечева.
Спустя минуту бежал по лужайке перед домом, будто и не было этих небоскрёбов, экскаваторов, зевак с внимательными оками смартфонов. Бежал, как только в детстве бегают, несмотря на больную ногу, жену, почти закрытую ипотеку.
Смотри, папа! Он летит.