Забреди в мой квартал, где цветочницы красят цветы
золотыми сердцами и дырами трепетных будней,
и лохматые звёздные звери, пытаясь сойти
с дымарей крестовидных — в картофельный пар обоюдно-
крепко-намертво-сваренных рук одичавших домов,
застряют на крестах - и прозрачная кровь вытекает
на цветы цвета сердца.
И бродит, как раненый волхв,
пёс со взглядом хромым и плешивыми больно-боками,
на которых — дары иссибиренных дворничьих язв…

Заплетает язык змей-горыныч троллейбусных схваток…
А цветочницы красят цветы, словно сумерек бязь, —
заводными огнями продутых ветрами палаток.

… исцеление рук целлофановой дрожью…
Копьё —
проржавевший от крови букет…
Со щитом, на цикадах
(вместо цыпочек),
ты пробираешься в дом-где-нас-нет,
и прозрачная грусть правит бал-маскарад мискоряда.

Раздеваясь и падая в мускусно-крысный платок,
в перекрёсток постелей, где - сбитая тень продавщицы
гладиолусной плоти,
ты видишь, как волк-потолок
скалит зубы на заячий след на щеке-плащанице:

контур сдержанных слёз,
муть-и-мачешных снов на краю,
счетоводства овечек, жующих оливковый садик,
и друзей, прошуршавших в густом муравьином строю —
выходивших по праздникам, чтобы поцёмочкать сзади —
как…

Ты знаешь, как кто.
… на столе покосилось копьё.
Мошкара, задыхаясь в сердечной гуаши, на тени
распадается…
Страх темноты — невидимка-шпион —
прижимается носом к мужчине, одетому в темень…

Забреди в мой квартал! Приведи все сердца, весь цветник! -
мне так страшно терять в темноте одичавшее «рядом»
двух ссобаченных страхов — бояться, что кто-то без них
замерзает в долине цветов, зацелованных градом…