Досёлишны-то люди своих старикофф во голодно зимьё свозили на пусты лесы, да на морозно-то смертьё. Станет новой старик-от худой да немошшной, повалят ево во прошшальны керёжа, да свезут во тайбола, под елоцьё окомельё.
Вот во котору-то зиму стал отець сыну наказывать:
— Дедко наш порато немошшной, ницёво не малтат, ницёво варзат, ницёво не цюет, свезем-ко ево на пусты лесы, под елоцьё окомельё.
Взели оне керёжа, повалили в их дедко, да на пусты-то лесы спокатили. А сыну-то порато свово дедку стало жалко, нацял он оццю конацце:
— Тата, ведь не поцестьё дедушко-то в лесы везти, он ведь наш родитёль. Оставим, быват, ево во своем-от дому?
А оцець сыну противицце:
— Дедко порато старой, худой, да немошшной, нам ево не нать.
Вот разъехалиссе оне на пусты лесы, пехнули дедку под ёлху ко окомелью. А сын-от взел дедковы керёжа и озад с има петаецце. Отець сына воспрашиват:
— Ты пошто дедкова кережка взел? Не нать нам, быват, смертны-от вешши, оставь-ко кережа со дедком под елоцьём!
А сын-от ему в ответ сказыват:
— Дак как не нать-то? Ты, тата, скорёхонько, быват, остариссе, я тогды тя во дедковы-то кережа пехону, да на тайболу-то, на пусты-то лесы сповезу.
Оццю стало порато совессно. Повалили оне с сыном свово дедку во кережа и всема домой воротилиссе.
С тоех пор-от, сказывают, все люди старикофф поцитают, во домах дёржат до самой ихнёй смерти. "