***
Измучавшись от нервной работы и скачков давления, подлечиться в больнице я мечтала давно. Видимо, светлые воспоминания из советского детства, когда мне доводилось там лежать, отложились неистребимой верой в «ангела в белом халате», который непременно придет на помощь, исцелит и спасет, окрыляемый клятвой Гиппократа. Я не понимала соотечественников, которые категорически отказывались ехать в сегодняшние больницы, мотивируя свой отказ незамысловатым «лучше я дома помру». Такое поведения я списывала на малодушие. Не подорвал мое доверие к местной медицине даже пьяный фельдшер, который приехал на мой вызов через 45 минут из районной больницы в шаговой доступности. На дворе было 29 декабря, и представитель Красного Креста уже начал отмечать Новый год. Раз пять он тщетно пытался намотать мне на руку манжету, чтобы померить давление, но так и не смог, после чего стал сетовать на собственную хроническую усталось, на то, что он сам гипертоник и едва ли дотянет до сорока, распространяя в моей комнате стойкий запах перегара. К тому времени я самостоятельно уже разжевала вторую таблетку анаприлина, за что фельдшер меня похвалил, указав, что я совершенно верно оказала себе самопомощь. После чего с трудом балансируя в прострастве с помощью медицинского чемоданчика, он отметил мое покрасневшее от высокого давления лицо, как «здоровый румянец» и, раскланявшись, торпедой нырнул в дверь.
Все праздники я молилась о том, чтобы они побыстрее кончились и люди в белых халатах на трезвую голову вспомнили о своем призвании. Горстями кушая таблетки, я давала себе установку «только бы не загнуться». Как только отшумел пьяный хоровод, я вызвала участкового врача. С остановившимися глазами грустного Друппи она выслушала мои жалобы и сказала: «Вы знаете, я рада бы вам помочь, но не знаю как. Городские больницы переполнены, люди лежат даже в коридорах. И вообще у нас в поликлинике одни терепевты остались… и те бегут». Потом она ещё долго сетовала на политическую ситуацию в стране и в нашем городе в частности, где чиновники из зданий поликлиник делают себе фитнесс-центры, либо просто закрывают больницы и продают их частным лицам, одним словом, полный беспредел и разруха.
Но мир не без добрых людей. Обив коридоры чиновников облздравотдела, мне все же добыли заветное направление в необходимую больницу. Это стоило названной в качестве пароля фамилии, нескольких заискивающих улыбок, перемежающихся с чувством внутреннего стыда и сморщенного в лимон лица главврача, который неохотным росчерком пера выдал нужную резолюцию.
***
В приемном покое оказалось столько народа, словно мой город находился в эпицентре военных действий, и людей массово скосило под натиском бандитских пуль. При таком раскладе попасть в нужное мне отделение светило только к вечеру, но после двух часов стояния в душном переполненном коридоре у меня вновь начался криз, и я стала плавно сползать по стенке. С вытянутым, словно флаг в руках направлением, меня подхватила на счастье проходившая мимо медсестра и втиснула в приемный покой. Там, заглотив таблеток и заполнив кучу каких-то бумаг, я, наконец, переобулась в тапочки, и пошаркала вслед за медсестрой по больничным коридорам в свое отделение. Ноги гудели, и в мечтах проплывала кровать, на которую я смогу поскорее лечь.

Палата 6
Воздушный шарик мечтаний лопнул, как только я переступила порог отделения, куда меня привели. Оно оказалось забитым до отказа. В коридорах сидели ещё пять новопоступивших вместе со мной бедолаг, и растерянно вертели головами. Изучив вдоль и поперек режим дня на сестринском посту, мы ждали появления завотделением. «Ну куда они все прут?» — первое, что она сказала в сердцах, увидев четырех девиц и двух бабушек с узелочками в коридоре. «Сейчас что-нибудь порешаем», — риторически произнесла завотделением и растворилась в пространстве. Больше в этот день мы её не видели.
Всех новопоступивших временно поселили в мужскую палату интенсивной терапии — других не было. На входе в нее лежал голый мужчина в коме, слегка прикрытый простыней, с трубками во рту. Через эти трубки он дышал с громкостью насосной станции. Возле него на стульчиках дежурили понурые родственники. В другом конце находился тоже обнаженный юноша, явно без комплексов. При виде лиц женского пола, он, не стесняясь, сдергивал простыню, и демостративно испражнялся в привязанную к кровати емкость. В палате стоял тяжелый едкий запах.
Пережив катотонический ступор от увиденного, четверо из новопостувших сразу ретировались из больницы. Причем у бабушки с гипертонией сразу нормализовалось давление при мысли о доме в сравнении с перспективой ночевать в данном обществе.
Тех, кто не ушел, осталось двое. Я и девушка с болью спине и отнимающейся ногой. Она сразу же завалилась на кровать и отернулась к стене, сдавив уши подушкой, чтобы не лицезреть и не слышать соседей. Мне повезло меньше. Моя кровать к стене не примыкала. И куда бы я не повернулась, натыкалась взглядом то на несчатного в коме, то на игриво почесывающего причиндалы юношу. Какое из двух зол меньше, я долго не могла решить, но в итоге выбрала все-таки отвернуться лицом к тому, что в коме. Заснуть под его шумное дыхание через трубку, перемежающееся с криками было не возможно, но я просто закрыла глаза и стала рисовать в своем воображении земляничные поляны. «Я наконец-то в больнице, тут мне помогут», — глаголил внутренний голос и это как-то успокаивало. Терапию самоубеждения нарушил странный льющийся звук. Я повернула голову и встретилась взглядом со странным юношей, который снял с себя, судя по резкому запаху давно неменяный памперс, и с извиняющимся видом писал мимо емкости, разбрызгиая струи на пол и мою кровать. «Ну, что ж ты творишь, окаянный», — всплеснула руками прибежавшая медсестра. «Обделался я», — оправдывался юноша, указывая на памперс.
Тем временем у мужчины в коме начались судороги, и в палату сбежался весь медперсонал. Сестры носились кто с памперсом, кто с капельницей. Я тихо сидела в коридоре. Сжалившаяся надо мной дежурная медсестра предложила переночевать в массажном кабинете и сунула ключ. «Но только до 6 утра», — предупредила она.
После 6-ой палаты маленькая комнатешка с узкой массажной доской более метра высотой, на которой предстояло спать, казалась раем. По деревянной подставке я вскарабкалась на неё. Лежать можно было только на спине с плотно прижатыми к туловищу руками, иначе от одного неосторожного движения можно было спикировать вниз. С закрытыми глазами я вновь пыталась представлять себе земляничные поляны, но выходило плохо, и воображение застилала какая-то обнаженка с расчлененкой. За всю ночь я провалилась в сон буквально на полчаса, увидев во сне несущийся на меня табун разъяренных лошадей. Резко открыв глаза от их дикого ржания, я обнаружила себя уже наполовину свесившейся с узкой доски. На часах было без десяти минут шесть и ложе мне пришлось покинуть, вернув ключ медсестре.
В 6 палату возвращаться я не решилась и пристроилась в кресле-каталке в коридоре, пытаясь дремать, с завистью думая об обычных палатах, где мирно посапывали пациенты.

Вера
На завтрак давали кашу с маслом, не соленую и не сладкую и прокисший компот. А ближе к обеду по отделению прошел слушок, что сегодня вечером или завтра утром должны выписать девушку. Значит, появится одно место.
Девушку звали Вера. У неё плохо двигались руки, и она планово лежала в больнице каждый год. Четеры года назад Веру укусил энцефалитный клещ. Последнее, что она помнила, как в её родном районе ей поставили какой-то укол и отправили домой. До дома Вера уже не дошла. Рухнула по дороге и впала в кому. К местной машине скорой помощи её на руках принес муж. «Давай заводи, нужно срочно в город, в больницу», — взмолился он. Водитель, покуривая папиросу, взглянул на Веру и помотал головой: «Все равно ведь не довезем, помрет в дороге». «Заводи говорю», — со слезами на глазах требовал муж. «Да и бензина у меня нет», — отмахивался водитель. Верин муж заправил «скорую» на свои деньги и они все-таки поехали. Веру спасли. Она вышла из комы через 10 дней. Победило желание жить и молодой организм. Только теперь плохо двигались руки, но её жизнелюбие и лучезарная улыбка компенсировали этот недостаток.
С Верой мы сговорились, что свое место она передаст именно мне. Уж очень хотелось спать, а возвращаться в 6-ю палату или в массажный кабинет не было никакого желания. До вечера я дежурила возле Вериной кровати, чтобы её никто не занял, отбивая атаки иных интересующихся «интервентов», коих вновь прибавилось за день. Однако Веру все никак не выписывали, и я уже сникла, что вновь придется ночевать абы где. Но тут произошло чудо. Ко мне подошла медсестра и заговорщическим тоном прошептала: «В 10 палате двое перевелись на дневное сегодня, иди, там есть место, даже два». Схватив свои кули, я пулей рванула к заветной кровати. Пробегая мимо 6-ой палаты, я увидела несчастную девушку с больной спиной и ногой, с которой вместе там оказалсь. Судя по её виду, она совсем уже одурела и сникла. «Эй», — помахала я ей рукой. — Бери пакеты, дуй за мной". Пулями мы влетели в палату и застолбили за собой две свободные кровати. Когда я погрузила в неё свое бедное тело, казалось, нет большего блаженства, чем эти клеенчатые больничные матрасы, застиранные перештопанные простыни в желтых пятнах, лежа на которых можно спокойно разглядывать облупленную штукатурку на стенах. Пережив первую волну эйфории, я спросила у спутницы, как её зовут. «Надя», — ответила она, радостно утопая в своих простынях и матрасах.
Надежда
Надю целый год лечили от остеохондроза позвоночника, хотя уже тогда рентген показал небольшую горошину в позвоночном столбе. Для районного врача рентгенолог даже обвел эту горошину шариковой ручкой, нарисовал стрелочку вниз, под которой поставил знак вопроса. Районный врач вертел снимок так и сяк, в итоге выписал Наде мазь хондроксид в твердой уверенности, что все должно рассосаться. Надежда исправно мазала спину мазью, но лучше отнюдь не становилось, более того начала побаливать ещё и нога. Не добившись направления, девушка за свой счет съездила в город и сделала МРТ позвоночника, отдав за сию процедуру ползарплаты. По злому стечению обстоятельств про её горошину в позвоночнике диагносты МРТ тоже ничего не сказали, посоветовав показать снимок все тому же лечащему врачу, который в свою очередь усилил терапию хондроксидом. И немного подумав, добавил к лечению но-шпу.
Только когда боль в спине стала невыносимой, а нога практически отнялась, Наде выписали направление на обследование в больницу. Так после всех злоключений мы сошлись с ней в одной палате. Надежда оказалась добрым светлым и необыкновенно мужественным человечком очень любящим свою единственную дочурку, по которой в стенах больницы сильно скучала.
После повторного МРТ-обследования выяснится, что её горошина — опухоль выросла за этот год до 14 см. Упущенно драгоценное время. Надю срочно направят в сибирскую столицу — оперироваться. Там врач- хирург, глядя на молодую девушку и снимки прослезится. Если бы в этот центр Надежду направили сразу, как только на рентгене определилась маленькая горошина, она бы уже бегала и думать забыла о своей болячке, а теперь предстоит сложнейшая операция, после которой Надя сможет ходить, если только случится чудо…
Обход
В половине седьмого утра в палатах врубается свет. И все начинают, словно какого-то таинства, ждать обхода. Я с нетерпением ждала ещё и начала лечения. Медсестры носят всем одинаковые капельницы с каким-то желтым раствором. Наконец, в палату заходит завотделением. Мои представления о врачебной тактике указывали на то, что пациентам должны померить хотя бы давление и температуру, но суровый конвейер реальности их опроверг. Ничего подобного не произошло. Оказалось, на одного больного во время обхода тратится не более 30 секунд, если повезет минута. В основном в это время укладывается вопрос: «Ну как вы?» И чтобы пациент не пустился в пространные рассуждения, врач сам отвечает: «Вижу неплохо». Я, набравшись наглости, позаимствовала ещё 30 секунд с вопросом: «Когда мне назначат лечение?» «Скоро», — убедительно кувнула головой завотделением и покинула нашу палату.
В соседней 6-ой палате возле больного в коме врач провела несколько больше времени. Справедливости ради стоит заметить, что температуру ему померяли. Она оказалась высокой. Так как спросить о самочувствии больного не представлялось возможным, врач, немного подумав, сказала: «Он что-то совсем не борется. Не хочет жить, бедняга».
В тот же день этого тяжелого больного повезли на МРТ. Ему сделали снимок головного мозга, на котором оказалось, что у него вообще не не то, что думали и проблема в чем-то другом. Следовательно, он уже две недели лежит совсем не в своем отделении. Пока гадали куда-же теперь больного перевести и что вообще с ним, несчастный скончался.
До конца текущего дня и половину следующего по факту его смерти врачи писали отчеты, что «сделали все возможное». Медсестры, как оголтелые, носились по коридору с бумажками и ввиду особой занятости лечение мне так и не назначили. Оставалось только бессмысленно мерять шагами палату, и ходить в столовую. Утром, днем и вечером пациентов исправно кормили капустой с добавлением яйца или хлебной котлеты. А ближе к ночи выстраивалась очередь в туалет — начинался капустный бум, после которого дежурная медсестра открывала на ночь окно.

Клава
При виде поступивших напуганных пациентов завотделением, как правило, окинув их зорким взором, ставила диагноз: «Да у вас махровый невроз». Несколько таких обладателей «махрового невроза» в итоге умерли от рака, но речь не о них. На выходные в мою палату подселили девушку, чей классический диагноз «махрового невроза» оказался верным. Клава ворвалась в палату взъерошенным ежиком, сразу плюхнулась на кровать и принялась рыдать. Пару часов я тщетно пыталась её успокоить и выснить что же у нее болит. Клавина боль постоянно мигрировала. Это была то голова, то шея, то живот, то непонятные спазмы суставов, то просто невесть что. О своих болячках она говорила неумолкая. С собой принесла целый скарб лекарств и собственный аппарат для измерения давления. Давление Клава перемеривала каждые 10 минут. Причем оно всегда оказывалось нормальным. Чтобы удостовериться в точности аппарата, Клава ходила мерить давление ещё и на пост. К вечеру она определилась, что болит все-таки голова и ей дали таблетку от головной боли. Ещё она очень переживала, что повредила мозг, когда дома обесцвечивала волосы. За эти несколько часов моё давление от Клавы реально поднялось и я, также приняв лекарство, потушила свет и легла спать. Но Клава начала канючить, что ей без света спать страшно, пришлось её ещё полчаса убеждать, что при свете не вырабатывается мелатонин, а этот гормон, ох как нужен Клаве, чтобы у нее не болела голова, к тому же за окном фонарь и все прекрасно видно. В итоге Клава успокоилась, потушила свет и улеглась. Я провалилась в сон, но через пару часов проснулась от топота ног и резких звуков. Клава вновь врубила свет и носилась по палате. В руках она держала косметическое зеркало, в которое на ходу разглядывала свой высунутый язык. Нарезав пару кругов, Клава присаживалась на край кровати и хваталась за аппарат с давлением, затем соскочив снова за зеркало.
«Ты чего?» — выразила я недоумение.
«У меня отек квинке», — сообщила Клава. — Наверное, это после тех таблеток, что мне дали от головы".
«Какой ещё квинке? — попыталась я её успокоить. — При таком отеке за считанные секунды опухает горло, и человек не может говорить, задыхается. У тебя же ничего не опухло, да и болтаешь без умолку».
Но Клава была непреклонна. Она ринулась на пост и стала требовать вызвать ей лор-врача. Медсестра спросоня пыталась объяснить, что уже ночь и лор врач давно спить дома. «Так разбудите и привезите его», — требовала Клава. В итоге ей вызвали дежурного, который пощупав Клаве горло, уверил, что никакого отека нет, и она счастливая плюхнулась на кровать и засопела.
На утро Клаву стало беспокоить жжение в груди, и она всполошила медсестер вызвать ей кардиобригаду. Клаве сняли ЭКГ прямо на кровати, врач посмотрел и не найдя ничего криминального посоветовал накапать валерианки. Хлебнув её, она томно прикрыла глаза и, словно изъявляя последнюю волю умирающей, сказала: «Видишь, я очень больна. Сама не дойду. Принеси мне еду из столовки». Выхлебав в постели суп и обгладав хвостик минтая, она как ни в чем не бывало, соскочила и отправилась в ванную на этаже, где насвистывая песни больше часа мылась и стирала носки.
А ночью у Клавы снова произошел «отек», только уже ни квинке, а руки. Точнее онемение. Она так же носилась по палате, охала и требовала врача. Её вновь тщательно осмотрел дежурный и опять не найдя никакой паталогии, посоветовал сделать успокоительный укол. «Смертельно больная» Клава врачу не поверила, решив, что ей уже нельзя помочь, а уколом её просто хотят добить. Она бегала от медсестры со шприцем по коридорам и кричала: «Я вам не дамся». По ходу Клава забегала в палаты и спрашивала: «Нет ли у кого валерианки», перебудив все отделение.
Утром в понедельник, Клаву выписали с рекомендацией обратиться в нескольку иную клинику. Надув губы, она складывала вещи и собиралась ехать домой в родное село. Клава не верила, что все её проблемы в голове. Она набрала на мобильном телефоне номер мамы и сказала: «Меня выписывают. Я сегодня приеду». На другом конце трубке повисло многозначительное молчание, после чего усталый голос произнес: «Капец!»
Мне было очень жалко Клаву и её родных, но я совершенно не представляла, как ей помочь.
После отбытия неспокойной соседки, меня пригласили в ординаторскую. Вместо моего лечачего врача там сидела какая-то незнакомая женщина, которая начала объяснять какие я должна сдать анализы. «А когда мне назначат лечение?» — задала я по-прежнему животрепещущий для себя вопрос.
«Видите ли, — прокашлялась собеседница. — Ваш лечащий врач с сегодняшнего дня ушла в отпуск на неделю. Вы не мой пациент, я вам что-либо назначать не имею права. Вот она выйдет и тогда назначит».
«Так я и так тут уже неделю просто так лежу и ещё одну лежать», — возмутилась я.
«Ну почему же, просто так. Вас осбледуют. Кстати, как вы спите? — поинтересовалась она, глядя на мои круги под глазами после двух «веселых» ночей с Клавой.
«Так себе», — отмахнулась я.
«Ну вот, — обрадовалась собеседница. — Значит, в некотором роде лечение я вам все же смогу назначить.
Вечером медсестра торжественно выдала мне таблетку феназепама.

Бабуля-йог
К концу второй недели моего пребывания в больнице выписали Надю. В палате мы остались вдвоем с 15-летней девочкой Катей. Но «куковать» вдвоем нам пришлось недолго.
В отделение поступила неопределенного возраста старушка. Настолько древняя, что точность её лет визуально не определялась, но предполагала её участие ещё в Первой мировой. Привез её молодой санитар на каталке. «Спасибо, сынок», — молвила бабуля и, соскочив, кинулась в столовую, обгоняя молодых.
Покушав, она стала бодренько прогуливаться по коридорам, мурлыкая себе под нос песни Жанны Бичесвкой. «Чтобы кровь не застаивалась», — пояснила бабуля. Затем старушка направилась в ванную, где пропадала два с половиной часа, сформировав длинную очередь почесывающихся пациентов.
Намывшись, она вернулась в палату и легла спать точно по расписанию — ровно в десять. Мы же не успели сомкнуть глаз, как бабуля захрапела. Вернее не просто захрапела, а из её носоглотки вырвался такой звук, словно одновременно брачный клич издали сотни носорогов.
Тщетно мы с Катюхой ворочались и меняли бока, заснуть не получалось. Дикий храп прекратился лишь около шести утра, и только мы было довольные стали погружаться в сон, как бабуля включила в палате свет и, бодро захлопав в ладоши, проскандировала: «Деточки, встаем. Кто рано встает — тому Бог подает». После чего принялась сербать из огромной куржки припасенный с вечера кефир.
Весь день мы ходили, как сомнамбулы, старушка же активно бегала по коридорам, весело подмигивая молодым санитарам. А в сон-час она снова плюхнулась на кровать и захрапела, и нам опять не удалось поспать.
К ночи мы с Катей решили основательно подготовиться, сделали вылазку в магазин, купили беруши и наушники. По факту от беруш пришлось сразу отказаться. Шум в 50 децибел оказался комариным писком по сравнению с бабушкиным храпом. Тогда в ход пошли наушники, их мы воткнули в мобильные телефоны и врубили радио. Но бабуля не сдавалась и храпела особенно отчаянно, так что даже музыка в наушниках звучала отдаленным фоном. Сон так и не шел. И вскоре я знала наизусть весь репертуар радио «За облаками».
Тут моя соседка Катя неожиданно соскочила, сорвала с себя мобильник и кинулась в коридор. Я нашла её рыдающей за большим фикусом. «Я эту бабку придушу, — всхлипывала Катя. — Она музыку даже на полной громкости перехрапывает».
Я стала рассказывать Кате о человеколюбии и терпимости, хотя втайне разделяла её желание.
Когда мы вернулись в палату, с удивлением обнаружили, что бабули там нет. Радостная Катя тут же рухнула спать, а мне стало интересно, куда делась наша старушка. Я пошла по отделению и услышала, что в ванной льется вода. «Неужели моется в два часа ночи?» Я осторожно приоткрыла дверь и глазам не поверила. Открыв воду, старушка сидела на кушетке рядом с ванной в позе лотоса и медитировала, повторяя протяжное: «оммммм…» Заметив меня, она невозмутимо сказала: «В здоровом теле здоровый дух, деточка. Хилые вы какие-то все».

Выписка
По истечении второй недели моего пребывания в больнице из отпуска вышла завотделением и я, отловив её в ординаторской, задала вопрос про лечение. Она неохотно полистала мою карточку и сказала: «Черте знает от чего у вас эти кризы. Нервы, наверное. А лечение. Что лечение? Уколы и капельницы могут провоцировать тахикардию, ЛФК тоже». «Может массаж?» — спросила я с надеждой, с трудом поворачивая хрустящую шею. «Нет, массаж тоже противопоказан, — покрутила головой лечащий врач. —  К тому же массажистка на больничном. Можно, разве что контрасный душ, но сегодня там вода какая-то холодная и диск, вращающий струи воды не работает, нужно самой по кругу ходить. Да и смысла нет вам этот душ на один день назначать, поскольку завтра вас выписывают». «Как выписывают? — удивилась я. — Ведь ничего же не понятно со мной». «Не волнуйтесь, — заверила лечащий врач. — В выписке вам все напишут и рекомендации и лечение. Амбулаторное».
Последний день моего пребывания в больнице как всегда кормили капустой. А ещё началась эпидемия гриппа, все перезаражались. Я, в том числе, слегла с температурой. Основательно измучавшись и устав, я отпросилась домой, чтобы хотя бы выспаться. Дома совсем разболелась и на следующий день выписку из больницы забирали родственники. В качестве лечения там значились те же препараты, которые я сама озвучивала при поступлении и которые совершенно мне не помогали, отчего я и обратилась в больницу. На следующий день, валяясь с высокой температурой, я вызвала терапевта. «Вы лечитесь пока от гриппа, — посоветовала она. А в целом основательно пролечиться, конечно, нужно, хорошо бы, в рамках стационара…»
Я тяжело вздохнула. Когда врач ушла, выпила жаропонижающее и включила телевизор. Там шла передача про какое-то Ново-Гвинейское племя, где счастливые жизнерадостные папуасы рассказывали о том, что все болезни лечат слюной вождя. У него-де особая связь с предками и каждый избранный вождь в своей слюне несет целебную силу целого рода. Никто из этих милых чернокожих папуасов не выглядел больным, они излучали силу, здоровье, гармонию с природой и мне подумалось, не пора ли обратиться к нетрадиционным методам — собственной слюне или мужской бороде, выдергивая из нее волосы и приговаривая: «трахти-бидохти-бидох», быть может, эти незамысловатые действия окажутся куда эффективнее современной медицины.