Моя необычная жизнь началась в обычной советской семье. Папа работал на заводе инженером, мама там же крановщицей, а Ленин был наше всё! Каждое утро радио страны требовало от граждан моральной устойчивости, транслируя их счастливое далеко песней «С чего начинается Родина?»
Однако мои пролетарские корни и собственная внешность всегда вызывали во мне большие сомнения, и я донимала бабушку расспросами: «не было ли в нашем роду царей или хотя бы вельмож и вообще точно ли мы русские?» Бабушка тревожно краснела, cвоим «греческим профилем» припадала к пионерскому галстуку, и клялась, что «мы самые что ни есть славяне крестьянского роду племени».
Но сомнения мои только множились. Впервые свои «царские» корни я заподозрила ещё в младшей группе детского сада, будучи посаженной на горшок в центре круга из таких же бесштанных детей, капризно не желающих касаться нежными попками казенных емкостей. Демонстрируя терпимость к холодному горшку, я начала вслух рассказывать сказку про бесстрашного «Тимку-солдата», тут же спонтанно сочиненную. На удивление дети умиротворенно затихли и удовлетворили все свои нужды. С тех пор воспитатели всегда высаживали меня на горшок по центру. Правда, мое неожиданное лидерство в итоге вышло им боком. Как — то во время сончаса, я подбила детей вместо скучного сна прыгать до потолка на пружинящих кроватях. В полете мы дружно скидывали портки, обнажая румяные «пятые точки» и напевая: «Солнечному миру — да, да, да, ядерному взрыву — нет, нет, нет». Мне казалось тогда это абсолютным проявлением свободы и счастья. К сожалению, воспитатели мой порыв не оценили, и после данного инцидента я до конца дня стояла в углу.
По мере взросления мои странные корни проявлялись все ярче. В первом классе я придумала игру «фазенда». У меня дома с приглашенными одноклассниками мы строили крепости, охраняемые солдатиками, и вели друг с другом торговлю. В стратегических целях, я торговала исключительно маминым квасом, разлитым в пробки от старых одеколонов папы, и малюсенькими бутербродами с колбасой, насаженными на спички. При таком раскладе крепости моих оппонентов очень быстро разорялись, за «чечевичную похлебку» ко мне переходили их войска, а моя «фазенда» обретала абсолютную монополию. Более того, разорившихся бывших «противников» я продолжала кормить в долг, и они, присягая мне на верность, катали меня на спинах, дарили свои игрушки, фотки Шварценеггера и вкладыши от жвачек «Turbo» и «Love is». Не слишком довольные родители этих детей окрестили меня «еврейкой», а некоторые не стесняясь в выражениях «жидовкой», советуя не иметь со мной никаких дел. Тем не менее, весь двор продолжал бегать ко мне на квас с бутербродами. Я поинтересовалась у мамы, «кто такие жиды и евреи?» Мама пожала плечами, подчеркнув, что я «советская школьница и разные глупости мне знать не обязательно».
Вообще сверстники меня всерьез не интересовали. В десять лет я прочла двухтомник Гомера, в двенадцать всего Гессе, поэтому первый в кого я влюбилась подростком, был пионервожатый в лагере старше меня на одиннадцать лет. Чтобы понравиться ему и доказать, что я лучшая, я обыграла его в волейбол, теннис и даже в детский настольный хоккей. Но вместо того, чтобы восхищенно пасть к моим ногам, он сильно психанул, обозвал меня дурой и сказал, что мне нужно научиться хоть иногда проигрывать мужчинам. А вечером в железной ракете на спортивной площадке он любил глуповатую, но на все согласную пионервожатую. Ее сладострастное лицо периодически то появлялось, то исчезало в иллюминаторе, а высунутая рука стыдливо прикрывала глаза нарисованному Гагарину. Пережив свое первое разочарование, я крутилась на карусели, запрокинув голову в небеса, до тех пора, пока меня не стало тошнить.
Когда я вернулась из лагеря, впервые за семьдесят семь лет своей жизни захворала бабушка. Решив, что час ее пробил, она позвала меня к себе. «Пришла пора открыть тебе тайну нашего рода, — шептала на ухо бабушка, сжимая мою руку. — Мы вовсе не славяне. Твой прапрадед был евреем очень знатных кровей. Его звали Давид Иохельсон».
Далее история повествовала о том, что набожный Давид женился на украинской красавице, ликом словно писаной с иконы. Она была простолюдинкой, но обладала многими добродетелями, за что даже удостоилась видения Святой Троицы. Пав ниц, она попросила долгих лет себе и на три колена родственников. Собственно прожила она более девяноста лет. Но только дальше в род Иохельсонов внесла свои коррективы война. На Украине начался жестокий холокост, из-за чего Иохельсоны, спасаясь от преследований, изменили свою фамилию на Бойченко — девичью фамилию супруги Давида. Гонений они избежали, даже эмигрировали в Россию, но в самом роду после этого поселились раздор и безбожие, словно проклятие за отступление от корней. Атеистическое сознание все крепло и моя слабо, но все ещё религиозная бабушка уже не смогла воспитать в традициях веры свою дочь, мою маму. Но когда на свет появилась я, бабушка отчетливо усмотрела во мне корни былых Иохельсонов. Сначала она боялась открыть мне правду, но затем у нее появилась уверенность — сделать это нужно, чтобы род наш через меня вернулся к истокам.
— И как же вернуться к истокам? — задала я резонный вопрос.
На удивление четкого ответа на него бабушка не знала. Она надолго ушла вглубь себя, и возможно даже вздремнула.
Наконец, бабушка открыла глаза и сказала: — Ты должна покреститься, как только вновь откроются храмы. А время это придет! Пообещай, что сделаешь. А пока прочти непременно Библию, — добавила она.
— Да где ж ее взять то? — удивилась я.
— Так ведь в библиотеке имени «Ленинского комсомола», — улыбнулась бабушка и, немного подумав, вздохнула - Жаль, конечно, что я так рано ухожу. Я ведь то самое третье колено, которому обещана долгая жизнь. (Надо сказать, после данного откровения бабушка прожила ещё двенадцать лет, каждый день традиционно со всеми прощаясь).
А я на следующий же день отправилась в библиотеку имени «Ленинского комсомола», где открыла толстую книгу в черном переплете и прочла: «В начале было слово. И слово было у Бога. И слово было Бог». Так же из Библии я, наконец, узнала, что евреи — богоизбранный народ, не самые лучшие представители которого предали и распяли Христа. Но Бог воскрес и в своей безграничной любви оставил людям Новый Завет.
Кроме того, в духовных росписях я прочла, что фамилия Иохельсон является редкой, как на территории России, так и соседних стран. В сохранившихся древних грамотах жители с этой фамилией относились к сословию аристократии. Исторические упоминания фамилии можно обнаружить в реестре жителей Древней Руси во время правления Иоанна Грозного. У правителя имелся особой список красивых фамилий, которые даровались только в случае похвалы или поощрения. Тем самым сия фамилия понесла личное первоначальное значение и является уникальной.
Покреститься мне довелось только через семь лет. Когда открылся старый храм, бывший ранее музеем. К тому времени, я действительно воспылала желанием изменить жизнь моей семьи и, конечно, свою собственную. Моей страны больше не было, вокруг царил бардак. В маленьком городе, где я жила с родителями, банкротились все заводы. На переделе собственности богатели какие-то странные упыри да уголовники, а простые трудяги оказались на самом дне «светлого будущего», что строили все эти годы. Мой отец перенес инфаркт. Работала только мама и вместо денег приносила домой кассеты с куриными яйцами, которыми я торговала на перекрестке, дабы выручить хоть немного живых денег. Такая жизнь была точно не для меня.
Потому после крещения я поделилась со священником тайной нашего рода и сказала, что хотела бы взять фамилию Иохельсон.
— Сама по себе фамилия твою жизнь не изменит, — ответил священник. — Измениться можешь только ты сама и то с Божьей помощью.
Но я давно поняла, что жизнь это такой цветик-семицветик, в котором не так уж много лепестков, часть из них уже потрачена и теперь в «новой» стране желать нужно только самого лучшего — богатства, счастья, успеха. Употребить все данные мне свыше таланты на благо. На благо самой себя. И если есть хоть какой-то резон от фамилии, пусть она в этом поможет.
В общем, я собрала свои скромные на ту пору пожитки и махнула в столицу. В сравнении с нашей провинцией Москва жила, как на пиру во время чумы. Каким бы богам в ней не молились, всем правили деньги и невидимая рука Иштар, засевшей где-то в кремлевских кулуарах. Деловой центр днем, ночью превращался в город грехов. Достопочтимые мужи, при свете дня осеняющие себя крестным знамением, под покровом тьмы услаждали себя «кровью девственниц». Новое время диктовало новые порядки.
Процесс же обретения благ очень напоминал мою детскую игру «фазенда», только ещё более продуманную, где «бутерброды с квасом» вообще не доходили до потребителя, а существовали только на бумаге. Вся Москва делала деньги просто из воздуха, покупая и перепродавая ничто.
Благодаря Богом данным талантам в эти новые правила игры я вписалась довольно быстро, минуя промежуточный этап ночевания на вокзале на чемоданах и съема комнаты где-нибудь в Бибирево. Я стала работать концертным менеджером, рассказывая клиентам увлекательные «сказки», перепродавая чужой труд известных артистов и в придачу «потерянный рай», всегда оказываясь в нужное время в нужном месте на элитных тусовках, обретая полезные знакомства.
Также, усвоив былые уроки, я постоянно проигрывала мужчинам, но при этом держала их на дистанции, чтобы дело не закончилось «ракетой». И они сходили по мне с ума. В итоге я выбрала для себя самого лучшего — молодого, красивого и перспективного композитора, воспринимающего мир с томным нигилизмом лермонтовского героя. Мы были беспечные влюбленные эгоисты, живущие только ради самих себя.
А потом… стало происходить нечто странное. В мире, где все покупают машины, берут ипотеки, строят дома, в общем, живут, как все, исчез всякий смысл. Его вырвали с корнем, подменили понятиями успех, безалаберная молодость, сытая старость. Но оказалось это не приносит ни счастья, ни удовлетворения. Я стала замечать, что ни я одна переживаю ощущения, что «вроде все нормально, но что-то не так». Каждый находил для себя свой выход — кто кокаин, кто антидепрессанты, кто просто прыжки с тарзанки, лишь бы заглушить все более разрастающуюся зияющую черноту, поглощающую словно спрут.
Но для меня выхода не нашлось. Мой ненастоящий мир рушился на глазах. Фальшивые друзья, улыбки, работа. Фальшивая я. В дорогих часах и трусах обнищавшая изнутри. Я попыталась найти понимание у человека, с которым намеревалась прожить эту странную жизнь. Я спросила: «Будем ли мы вместе в горе и радости? Сможем ли позаботиться друг о друге, если, например, кто-нибудь из нас заболеет?» Он ответил, что чувствует себя хорошо, и я кажусь ему вполне здоровой, но вообще к какой-то серьезной ответственности он не готов. Выносить за кем-то горшки совсем не входит в его планы, он хочет просто тусить, кайфовать и радоваться жизни. «Так что, не грузи, детка», — сверкнул он отбеленными зубами.
Посмотрев на себя со стороны, я поняла, что превратилась в пустую красивую барби, которая живет с абсолютно пустым красивым Кеном. И наши души настолько далеки друг от друга, что, не понятно есть ли они вообще?
Однако по законам жанра для полного переосмысления всегда должен произойти катарсис. И таким катарсисом для меня стал взрыв.
В тот день уже с утра были жуткие пробки, и мы с коллегой из PR-агентства Владленой, бросив машину, поехали на метро. Настроение было паршивое и Владлена, перекрикивая стук колес, убеждала меня:
— Зря ты не пьешь ады. Я уже третий год на паксиле. Хотя раньше, как ты разной фигней заморачивалась. А сейчас закинула пару таблеток и не парюсь вообще. И психотерапевт у меня нормальный мужик. Советую, сходи…
Устав слушать, я позволила плечистым мужикам, пробирающимся к выходу, оттеснить меня в центр вагона.
Замелькали огни и белоснежные своды с фресками Парка культуры. Люди хлынули к распахнувшимся дверям поезда.
— Подруга, ты где? Наша станция! — раздался голос Владлены.
А следом раздался взрыв.
Я стояла в облаке серого дыма. Владлена лежала у выхода из вагона среди других окровавленных тел. Мимо бежали с криками и стонами люди, в порванной в клочья одежде. У одного мужчины из плеча торчал кусок мяса. Все казалось нереальным. Шатаясь, я сделала шаг и наступила на собственный искореженный золотой крестик. В него попал осколок, и он вместе с цепочкой лежал под ногами в грязи и крови.
Когда рассеялись остатки дыма, ничего не изменилось. Мир остался точно таким же. Не улетел в тартарары. Как написал один мой знакомый поэт: «Завтра будет, даже, если я умру. Черная кошка в темной комнате, лижет… лижет пустоту…» Мир не изменился. Но изменилась я. Когда человек смотрит на жизнь через искаженное стекло своей души, он поступает беспечно, как будто полагая жить вечно, но абсолютно ничего вечного в себе не открыв. Во время взрыва мое искаженное стекло, уже треснутое ранее, разлетелось на мелкие осколки.
Через какое-то время, словно совсем уже в другой жизни я сидела на кухне в простом деревенском доме в гостях у сельского священника отца Сергия. Его матушка Людмила хрупкая и улыбчивая хлопотала по хозяйству. На фоне высокого статного отца Сергия она казалась такой маленькой и беззащитной. Но это было обманчивое впечатление. На матушке держался весь дом. Она являлась настоящим покровом и для отца Сергия и для восьми их прекрасных ребятишек. Отец Сергий рассказывал, что именно благодаря матушке он пришел к вере и стал священником. А она очень многие свои таланты положила на алтарь семьи. В миру Людмиле пророчили блестящую карьеру актрисы и певицы, чему она предпочла стать многодетной мамой. И судя по умиротворению и счастью, царящему в большой семье отца Сергии и матушки Людмилы, это был правильный выбор.
-Мир дому сему! — порог переступил только что вернувшийся из паломнической поездки в Иерусалим отец Павел. — Вот, заезжал в ваш храм с подарками со Святой Земли, решил и вас навестить.
— Благословите, отец Павел и пожалуйте с нами к столу, — радостно встретила гостя матушка Людмила.
Мы пили ароматный чай, слушая рассказы отца Павла об Иерусалиме. За окном летали стрекозы, и легкий летний ветерок доносил дыхание реки. Впервые в жизни я была по-настоящему счастлива.
— У меня и для тебя есть подарок! — сказал отец Павел, обращаясь ко мне. — С Земли твоих предков.
И он достал маленький деревянный крестик ручной работы на простой веревочке.
— Господи, спасибо, отец Павел! — обрадовалась я. — И как вы только узнали? У меня после того взрыва в метро все золотые цепочки под золотыми крестиками рвутся. Я уже и серебряные пробовала. Та же история. Прямо мистика какая-то.
— Этот не порвется! — улыбнулся отец Павел.
Я надела деревянный крестик и вместе с ним свою новую жизнь.
Оглядываясь назад, я видела, что растратила все лепестки данного мне Богом цветка, своего цветика-семицветика на разную ерунду. И у меня остался только последний, один-единственный лепесток.
Как распорядиться им? Куда вложить? Глядя на семью отца Сергия, я поняла главные таланты — это люди. И я хочу служить им всем, но особенно человеку, ради которого я отдала бы теперь весь скарб своих достижений, регалий, возможностей, накопленных в огромных сундуках. Да, да, да, не задумываясь, все эти мнимые таланты, я променяла бы на борщ и милую улыбку того, кого изберет для меня Господь Бог.
Я знаю теперь свои корни. Я дочь Того, кто был в этом мире изгнанником, навсегда его изменив. Того, кто своим воскресением зажег исполинское Солнце любви. Он настоящий Царь царей, а ещё Он мой Отец. И я хочу быть хоть немного достойной своего Отца, вернувшись к Нему через многие поколения своих предков. Я — Лариса Иохельсон.