.
Века летят и кажутся минутой,
ползут минуты чередой калек,
и прошлое всё ближе почему-то,
и водевильней двадцать первый век.
.
Нелепый век, за что в тебе живу я?
- тверезво, толерантно, я — не я…
лишь с призраками памяти жируя,
как заглотившая свой хвост змея.
.
Мы половцы… А может, и — атланты.
Века гигантов были, но прошли.
Я жил в кровавом, солнечном, — двадцатом.
… показать весь текст …

.

.
- Кромешное солнце смеялось,
бросив на копья утро.
Помню восхода ярость!
Прочее помню смутно.
Сзывали на гибель трубы,
крестами — ладей ветрила,
сжатые губы грубы…
.
- Сын мой, так что там было?..
.
- Татарва дрались, как черти,
… показать весь текст …

.
Седой эстет мотора и сирени,
С мостков небес смотрю на сцену вниз,
Сплетая из порывов и смирений
Поэзосна изысканный каприз,
.
Каприз — любви и смерти вдохновенней…
Здесь раздавал антоновки Парис,
И занавес шуршал под гром весенний —
В ваш мир, смеясь, войду из-за кулис.
.
Мне весело и страшно, и рассветно,
И так мила ничтожнейшая роль —
Король хрустальных туфелек и ветра,
… показать весь текст …

«Ещё чего! ещё чего! ещё чего!» —
в ушах звенели плеер и пощёчины;
«Он хочет!.. — Казанова доморощенный!
ещё чего! ещё чего!» — пощёчины!..
.
Сердитая, до духоты желанная,
вся в капельках — такая после-ванная…
Донёс тебя, целуя, до дивана я:
желанная (пощёчина!), мечтанная!
.
И хохоталось: «любит!» и «проскочим мы» —
я руки целовал, ловя пощёчины,
- «Ты всё ещё сердита?» — просто ченно!
(мурлыкаешь на ушко мне: «ещё чего?..»).

— Мой Рим…
Вечноберменная шлюха —
искусница давить своих детей,
в утробе пожирающих друг-друга;
чем злее бью — тем нежится лютей,
но между оргий корчит недотрогу:
«Vox populi!», «народ!» …
- Народ — плебей,
напяливший сенаторскую тогу!
.
Народ — толпа.
Погладь, взнуздай — и правь:
толпе не привыкать тащить квадриги,
в чаду раздач, арены и религий
… показать весь текст …