«Светская болезнь» и «рана гостиных» — азартные игры

В 1802 года князь Александр Николаевич Голицын, картёжник и мот, проиграл свою жену, Марию Григорьевну Льву Разумовскому. Проиграл в карты. Разумовский влюбился в прекрасную без преувеличения жену игрока и, вместо дуэли, вызвал его играть в карты.

За проигрышем Голицына последовал скандальный развод, Мария Григорьевна стала Разумовской. Проигрывали не только жён, ещё состояния, крестьян, дома. Азартные игры, игры со Случаем занимали особое место в жизни русского дворянства.

Жизнь экс-княгини Голицыной сложилась хорошо. Церковь, посчитав поступок мужа порочащим святость брака, легко разрешила развод. Общество, впрочем, отнеслось к этому не так благосклонно, и на некоторое время Мария Григорьевна стала персоной нон грата.

Дворянку, с которой обошлись как с крепостной, выручил Александр I, пригласивший её на танец на одном балу. Об этом попросил родственник княгини, и царь согласился.

Эта история, к слову, стала основой для сюжета поэмы «Тамбовская казначейша» Лермонтова.

Нигде карты не вошли в такое употребление, как в России. «Они в нашей жизни — одно из неизбежных стихий», — констатировал П. А. Вяземский в «Записной книжке».

Очень продолжительное время игра эта служила мерилом нравственного достоинства человека.

«Он приятный игрок» — такая похвала была достаточна, чтобы благоприятно утвердить человека в обществе.

Но карточные игры — широкое понятие. Оно делится на два: коммерческие игры и азартные, аморальные. Первые — это те, где ум и информация помогают человеку выиграть. Преферанс, например.

А ещё бостон, вист, ералаш и ломбер. Азартные же игры были социально неодобряемы и официально запрещены. В них всё зависело от случая, удачи. Запретил их ещё Пётр I, однако это не помешало азартным развлечениям стать крайне популярными.

В коммерческие игры играли на деньги, а в провинции, в семейном или дружественном кругу, — на щелчки в лоб или другие шуточные наказания. Никакого азарта, только смех. По-иному же всё было за игрой в азартные игры.

Молодые дворяне, офицеры, да и люди старшего возраста проигрывали всё. Две одинаково сильные страсти — мечта о мгновенном обогащении и жажда острых ощущений — толкали, по мнению, Ю. М. Лотмана, людей к зеленому сукну ломберных столиков.

Меньше всего они служили «забавою или отдохновением посреди своей семьи». Азартные игры строились так, что игрок вынужден принимать решение, не имея никакой информации, потому что играл он не с человеком, а со случаем.

Если во время развлечения в неазартные игры допустимы были шутки и сдержанно-шутливый тон считался приличным, то в азартных играх подобные вольности никогда не допускались.

Игра совершалась в полном молчании, допускались только реплики, имеющие отношение к драме, разыгрываемой за столом.

По словам Петра Вяземского, этот способ развлечься стал родом «битвы „на жизнь и на смерть“, они имеют своё волнение и свою поэзию», — записал он в «Старой записной книжке»:

— «Хороша и благородна ли эта страсть — другой вопрос. После удовольствия выигрывать нет большего удовольствия проигрывать».

Судьбу казначея из поэмы Лермонтова определила одна из самых популярных азартных карточных игр — «фараон», которая не допускала шуток. Играющие в них делились на банкомёта, который метал карты и понтёра.

Игра чаще всего происходила один на один. Как, например, в «Пиковой даме» Пушкина между Германом и Чекалинским. Остальные превращались в зрителей. Смысл игры в «фараон» был несложным.

Герой повести «Жизнь игрока, рассказанная им самим» так объясняет партнёру, который не знал, как «ставить карту»:

«Это очень просто, — возразил я, — выдерни наудачу какую-нибудь, положи её на стол, а на неё наклади сколько хочешь денег. Я из другой колоды буду метать две кучки; когда карта, подобная твоей выйдет на мою сторону, то я беру твои деньги; а когда выпадет на твою, то ты получишь от меня столько же, сколько ставил на свою карту».

Огромная популярность карточных игр привела к тому, что производство карт было монополизировано государством, а все доходы шли на филантропические цели (этим занималась Мария Фёдоровна, императрица-мать).

Впрочем, огромную потребность в новых колодах ощущали не только новички. В среде любителей играть на удачу был принят необычный на современный взгляд способ бороться с шулерами.

Для каждой игры распечатывали новую колоду, причём колода полагалась каждому игроку и банкомёту. Опытные игроки вскрывали колоду, заклеенную крест-накрест с особым шиком: колоду брали в левую руку, крепко сжимали, так что заклейки с треском лопались.

По тому, как партнёры брали карты в руки, сразу виден был навык, сразу было видно, кто «свой».

Использованную колоду после каждой тальи кидали под стол. Иногда же туда падали деньги — их не принято было подбирать, считалось дурным тоном, а ещё — из суеверия.

Рассказывали анекдот, как Афанасий Фет во время игры нагнулся, чтобы поднять небольшого достоинства ассигнацию, а Лев Толстой, его приятель, запалив у свечи сотенную бумажку, посветил ему, чтобы облегчить поиски.

Порядок игры был строго расписан. Карточная игра образовывала свой особый замкнутый круг участников, свои манеры поведения и собственный язык. Основу языка составляла карточная терминология, точная и недвусмысленная.

Однако на этой почве пышно расцветала словесная игра, разнообразные картёжные поговорки и шутки, язык картёжников обрастал синонимами и своей словесной мифологией.

Например, употребление словосочетания «карта фоска» (то есть «тёмная карта» по-итальянски) считалось своеобразным словесным шиком.

В пушкинскую пору карты, становясь моделью общественной жизни, сулили успех, удачу, и, главное, власть. Жажда власти, которая сосредоточивается в руках умелого банкомёта, привлекала к себе опытных игроков. Это показано в «Войне и мире» Толстого в сцене карточной игры между Долоховым и Николаем Ростовым, где важен подчеркнутый демонизм Долохова.

Мастером такого поведения был декабрист Каховский. Долохов захватывает власть над волей Ростова и испытывает двойное удовлетворение: он мстит счастливому сопернику и одновременно насыщает романтическую жажду власти и подавления другой личности, столь знакомую, например, Печорину.

Толстой с гениальностью художника и одновременно с личным опытом человека, пережившего отчаяние огромного проигрыша, описывает неожиданное и ничем не мотивированное состояние душевного подъёма, пережитого Николаем Ростовым, которое стимулируется чувством своей гибели.

«Подобно тому, как в эпоху барокко мир воспринимался в виде огромной, созданной Господом книги… так карты и карточная игра в конце XVIII и начале XIX века… сделались своеобразной моделью жизни».

К этому убеждению пришел Юрий Михайлович Лотман, анализируя быт и традиции русского дворянства.