Россия является исторически христианской, но тяжело дехристианизованной страной, поэтому некоторые вещи, самоочевидные в контексте христианской культуры, приходится объяснять подробно.

Христианство есть религия спасения. Оно обращено к тем, кто признает свой грех и свою нужду. Обращение к Богу в христианской традиции не означает, что я есть светоч и носитель исключительной духовности — оно означает, что я грешник, ищущий спасения. Крест — это знамение спасения, а не знамение надменного самодовольства.

Поэтому говорить о том, что, мол, «в России полно безобразий, а вы тут о духовных скрепах рассуждаете», значит не понимать, что такое духовность, во всяком случае христианская.

ВЫ ИЩЕТЕ ПРОЩЕНИЯ ИМЕННО ПОТОМУ, ЧТО ВЫ ГРЕШНЫ. ВЫ ИЩЕТЕ ИСЦЕЛЕНИЯ ИМЕННО ПОТОМУ, ЧТО ВЫ БОЛЬНЫ. ВЫ ИЩЕТЕ ПОМОЩИ БОЖИЕЙ ИМЕННО ПОТОМУ, ЧТО ВЫ НЕМОЩНЫ.

Это не претензия на то, что мы глобальная сила добра — эта претензия была бы высокомерной и нелепой со стороны России, как она является высокомерной и нелепой со стороны любой другой державы. Поэтому вся ирония на тему «а они еще претендуют на духовные скрепы» основана на чистом недоразумении.

ОБРАЩЕНИЕ К ИСТОРИЧЕСКИМ И ДУХОВНЫМ КОРНЯМ СВОЕЙ ИСТОРИИ — ЭТО НЕ ПРЕТЕНЗИЯ НА ОТМЕННОЕ ЗДОРОВЬЕ, ЭТО ПОИСК ИСЦЕЛЕНИЯ. БЛУДНЫЙ СЫН ВЕРНУЛСЯ В ОТЧИЙ ДОМ НЕ ПОТОМУ, ЧТО ОН ВПАЛ В САМОДОВОЛЬСТВО, НО РОВНО НАОБОРОТ. ОН ПОНЯЛ, ЧТО ПОГИБНЕТ, ЕСЛИ НЕ ВЕРНЕТСЯ.

Одна сторона традиционного христианского взгляда — то, что люди грешны; другая — что Бог любит и спасает грешников. Грешник может вернуться на путь спасения, привести, с помощью Божией, свою жизнь в порядок.

Более того, это могут сделать большие группы людей, даже народы. И история князя Владимира — это именно история того, как народ, по примеру своего князя, обратился к Богу.
Конечно, далеко не для каждого православное христианство его личная вера. Но это культурообразующая традиция, которая делает нас частью христианского мира. Именно она определила наш язык, архитектуру наших городов, те представления о мироздании и человеке, которые выражены в нашей литературе и искусстве.

Наше положение в истории цивилизации определяется именно тем решением, которое в свое время принял святой князь Владимир. Другого места у нас нет, и взять его неоткуда. Это — корни, из которых растет вся наша культура и история, и их нельзя поменять, можно только отрезать себя от них.

Увы, довольно обычное явление — это как раз ненависть к собственной культуре и истории, когда люди активно не любят Россию и православие именно за то, что эта традиция Россию и сформировала. Россия в их представлении — ужасная страна, и ужасна она именно из-за православия.

Это даже не русофобия как таковая, а скорее нигилизм, презрение ко всему почитаемому и священному вообще, отрицание любой общности и любых обязательств. Что же, стоит называть это своим именем — это тяжелая нравственная болезнь, пагубная и для личности, и для общества. Не бывает мирных и процветающих обществ, состоящих из нигилистов.

Разговоры же о том, что Владимир как киевский князь «не имеет отношения к Москве», выдают крайнее презрение и к Киеву, и к святому князю.
Киев в таком случае оказывается не колыбелью самобытной восточнославянской цивилизации, породившей Рублева и Достоевского, Гоголя и Чайковского, а незначительной окраиной другого — западноевропейского — мира.

Князь Владимир в таком случае — не фигура библейских масштабов (как назвал его недавно патриарх Кирилл), не родоначальник огромного культурного мира, а просто один из незначительных средневековых правителей где-то далеко за околицей «настоящей», то есть романской и германской, Европы.

Разумеется, князь Владимир имеет отношение к Москве и ко всей великой русской культуре. К ее музыке, к ее храмам, к ее литературе, и если мы можем назвать одну личность, оказавшую на эту культуру наибольшее влияние, это будет он — святой киевский князь.

И, вспоминая об этом, мы обращаемся к нашим духовным скрепам, без которых развалимся, и к корням, без которых мы засохнем. Потому что мы можем в определенной мере выбирать, куда нам расти, но мы не можем выбирать наши корни.