Дипьер Кантар
«Пока в России Пушкин длится, метелям не задуть свечу»
Д. Самойлов.
Он приехал прошлым летом, командированный немецким Пушкинским центром в Москву. Точной цели его поездки я не выяснял, просто мне позвонил мой близкий друг, немецкий режиссер Ханес Келлер, и сказал, что вот, мол, приедет их местный «ботаник"-пушкинист. Я удивился, что в Германии такие бывают, и сразу представил себе жалкого библиотечного червя, живущего на весьма скромную зарплату. Ханес попросил встретить своего товарища и помочь ему разобраться в новом для него городе.
Я ошибся, он выглядел отнюдь не как «ботаник». Когда я стоял в аэропорту с глупой табличкой с его именем в руках, ко мне подошел элегантно одетый блондин, с необычно асимметричной прической. На одной стороне головы волосы были выбриты, на другой свисали до плеча. Странно, но экстремальная прическа вовсе не портила его вид. Только чуть-чуть дополняла.
Он увидел табличку и подошел, легко неся за спиной огромный, чуть не с него самого ростом, рюкзак.
-Вы Борис? — сказал он почти без акцента. Я сразу вздохнул, поняв, что мне не придется говорить на ломаном немецком, стесняясь каждого слова.
— Да, а вы, — я мельком взглянул на табличку, — а вы Оливер?
— Да. Здравствуйте. — Оливер широко улыбнулся. — Я приехал всё узнать.
— Всё? — Я тоже улыбнулся.
— Абсолютно, — еще шире улыбаясь, сказал Оливер.
Мы пожали друг другу руки и двинулись к машине. Уже по дороге из аэропорта домой я понял, что Оливер знает про происходящее в Москве немало. Например, достав какой-то журнал, он сообщил:
— Сегодня, по каналу Культура — он назвал время, — будет программа «Культурная революция» про Александра Сергеевича Пушкина. Как вы думаете, мы сможем смотреть эту телепередачу?
— Сможем, конечно, как раз вовремя будем…
Во время передачи немец напряженно вглядывался в экран и иногда задавал филологу и переводчице Маше (в гости к которой мы приехали на Чистые пруды) и мне вопросы, если что-то не понимал. Впрочем, русский он знал блестяще, а Пушкина уж точно лучше двух спорящих на телеэкране. В студии вели спор писатель Веллер и телеведущая Конеген. Тема — устарело ли творчество Пушкина. Веллер утверждал что устарело. Конеген бездарно опровергала. В общем, наискучнейший диалог. Главным аргументом против Пушкина у Веллера явились стихи давно забытого автора шестидесятых годов прошлого века, которые он, впрочем, прочел с жаром и пафосом, назвав современными. По аргументам Конеген можно было понять, что Пушкина она не читала. Совсем.
Оливер, смотря передачу, мрачнел все больше каждую минуту. И когда писатель Веллер в очередной раз объявил, что Пушкина никто не читает, Оливер отчетливо и ровно, перекрывая звук телевизора, произнес:
Поэт! не дорожи любовию народной.
Восторженных похвал пройдет минутный шум;
Услышишь суд ГЛУПЦА и смех толпы холодной,
Но ты останься тверд, спокоен и угрюм.
Слово «глупца» он выделил, глядя на Веллера. Маша захихикала. А я смотрел на Оливера новым взглядом. Как этот немец чувствует русского поэта. Как он нашел верную цитату, чтобы определить ситуацию и выставить спорящих теми, кто они и есть на самом деле…
Досматривали передачу уже краем глаза. Собирались пойти погулять. Жила Маша у Чистых прудов, туда и решили сходить. В коридоре встретились с Машиным отцом. Он налаживал удочки, видимо, собираясь на рыбалку.
— Куда рыбачить поедете, Виктор Петрович? — из вежливости спросил я.
Виктор Петрович остановился, посмотрел на нас, улыбнулся и произнес:
— В Знаменку, деревня такая под Тамбовом, где Наташка Гончарова родилась.
— Жена Пушкина? — тут же спросил Оливер.
— Она, — ответил Виктор Петрович.
По дороге к Чистым прудам я расспрашивал Оливера о цели его приезда.
— Все, что можно узнать о Пушкине здесь, можно и в Мюнхене прочесть. Я поеду в Тригорское. Посмотрю. Но хочу быть в Москве. Хочу понять русских.
Я думал, что ослышался.
— Понимаешь, те русские, которые сейчас здесь, это не те, которые тогда при Пушкине были…
— Ты уверен?
Я задумался. Что я мог ему ответить. Я даже не знал, что собственно он собирается понять в нас, русских.
— Вот Чистые пруды. Раньше здесь было много рыбы.
Немец кивнул и достал блокнот. Видимо, он считал эту информацию полезной.
Мы сели на скамейке на Чистых прудах. Я собирался спросить Оливера о его изысканиях, когда со стороны озера раздался басовитый мужской крик:
— Бляяяяяядииии!
Мы обернулись. Ситуация был замечательна. В воде по пояс стоял мужик неопределенного возраста в намокшей уже одежде. Он был явно навеселе. Если не сказать больше. В воду он забежал, спасаясь от трех ментов, которые стояли рядом на берегу и которым предназначался этот истошный крик.
Менты явно не знали, что делать. Лезть в грязную воду Чистых прудов им не хотелось, да и просто было не возможно раздеваться здесь в публичном месте, а нырять в форме и того хуже. Поэтому они стояли на берегу и растеряно смотрели на мужика. А тот, почувствовав видимо, что находиться в безопасности продолжал оскорблять представителей власти.
-Пидармооооны! — крикнул он.
Оливер с блокнотом повернулся к Маше и быстро спросил:
-Что значит это слово.
Невозмутимая Маша хлебнула пива из бутылки и перевела с русского на русский:
-Он говорит, что эти милиционеры — лица с нетрадиционной сексуальной ориентацией.
— Геи? — переспросил Оливер. — Откуда он знает?
— Интуиция, — ответила невозмутимая Маша.
Оливер что-то записал в блокноте.
Между тем на берегу собралась толпа наблюдателей. Менты попытались вступить в переговоры.
— Вылезай. Мы только проверим документы, — соврал мент.
В ответ раздалось изощренное ругательство. И смех толпы.
Оливер повернулся к Маше. Та перевела:
— Он сказал, что имел сексуальную связь с документами. И со всеми милиционерами. Причем он был активной стороной, а они пассивной. Но он сказал гораздо короче.
Глаза немца чуть округлились от удивления. Он опять черкнул что-то в блокнот.
— Тебе все равно придется вылезти, — крикнул мент.
— Ага, — ответил мужик. — На том берегу.
И пустился вплавь к другому берегу.
-Уйдет! — сказал один из ментов и бросился к УАЗику. За ним остальные.
Пока мужик плыл, они объехали пруд и остановились на том берегу, вылезли. Недавняя мизансцена повторилась. Только теперь на другом берегу. Мы не слышали, что говорили менты, но услышали крик мужика:
— Врагу не сдается наш гордый «Варяг»!
— Это песня русских моряков. О том, что они никогда не капитулируют, — не дожидаясь вопросов, перевела Маша.
— Но он должен будет вылезти. Понимаете, это опасно. Переохлаждение.
— Переохлаждение? Хрен он вылезет. Менты у нас куда опаснее. Так что мужик победит.
И будто в ответ ей с противоположного конца озера раздался жизнеутверждающий крик:
— БЛЯЯЯЯДИИИИ!
Мы опять стали наблюдать, что происходит на том берегу. Мент наконец решился лезть в воду. Но, как всегда, представителя власти сгубили полумеры. Толпа с хохотом наблюдала, как милиционер подворачивает свои серые штаны. Картинка действительно смешная, если учесть, что мужик, за которым собирался лезть мент, стоял в воде по грудь.
— Врешь не возьмешь! — крикнул мужик и медленно, словно наслаждаясь купанием, поплыл к нашему берегу.
Мент, видимо, передумал лезть.
— Патовая ситуация. Как в шахматах, — сказал я.- Типа вечного шаха. Только наоборот.
Народу собиралось все больше и больше.
Менты же между тем решили применить новую тактику. Оставив своего коллегу на том берегу, сами погрузились в УАЗик и поехали к нам, на перерез мужику.
— Да, плавать теперь бесполезно, — расстроилась Маша.
Но мужик, видя, что тактика врага изменилась, нашел блестящий выход. Он изменил курс и начал грести к домику для лебедей в центре озера. Доплыв до этого маленького плота, он уцепился за край руками и, легко вспрыгнув, оседлал птичий дом.
Менты опять растерялись. Выпрыгнув из УАЗика, они стояли на брегу и не знали, что делать.
— Вылезай. Мы тебя отпустим. Обещаю! — крикнул старший мент. — Это… документы проверим и отпустим.
Мужик поднялся на ноги и встал во весь рост, покачиваясь на домике для лебедей. Он произнес громко, на весь парк, голосом былинного героя:
— Нету вам веры!
На берегу у наблюдателей началась истерика от хохота. Послышались аплодисменты.
— Все равно же вылезешь, не до ночи же сидеть будешь! — крикнул мент.
— А вот и хрен! — Ответил мужик и ловким движением достал из кармана пол-литра водки. — Ваше здоровье!
— Распитие спиртных напитков в общественном месте! — крикнул зачем-то мент.
-Ага! — крикнул в ответ мужик. — А ты иди сюда. Арестуй меня!
Публика опять взорвалась хохотом.
— Вы-то что ржете! — возмутился милиционер. — Сейчас живо проверку документов устроим.
Толпа возмутилась.
— А по какому поводу?
— Основания какие?
И откуда-то сзади из толпы:
— Всех не перевешаете!
После этого менты, недолго потоптавшись, погрузились в УАЗик, забрали своего сотрудника с того берега и уехали.
— Эй! — крикнул кто-то мужику. — Они свалили! Вылезай!
Мужик привстал.
— Товарищи! Сначала проверьте, нету ли засады?! Не затаились ли ****и поблизости?
Двое молодых ребят из толпы быстро пробежались по прилегающим улицам.
— Все чисто.
И мужик, как следует упаковав водку, прыгнул вводу и поплыл к нашему берегу.
Вылезал он под одобрительные аплодисменты зрителей.
Вышел. Мы с Оливером и Машей подошли по ближе.
— Сигареты намокли, — сказал мужик. — Угостите?
— Вот. Пожалуйста!- Первым сигареты вынул Оливер. Мужик взял одну из пачки, коротким взглядом оценил иностранца и изрек:
— И свобода, нас встретит радостно у входа. И братья меч нам отдадут.
На лице Оливера я прочел смесь восхищения и шока.
Мужик тоже видел, что он производит впечатление. Да, что там, это был его звездный час.
— Венсеремос! — сказал он Оливеру. — Они не пройдут.
И запел:
— Дипьер кантар финит де ля унита!
— Почему он поет на испанском? — спросил Оливер.
— Это у нас нормально, — ответила Маша. — Можно и на русском.
И тут же подхватила песню, сжав при этом кулак на согнутой в локте поднятой руке.
— Вставай, вставай рассерженный народ!
К борьбе с врагом, готовься патриот…
Ей стали подпевать. И на второй повтор. Песню подхватили все.
— Мы верим! Мы знаем! В единстве наша сила.
— Мы верим, мы знаем, фашистов ждет могила!
— Дипьер! Кантар!
Вернулись к Маше.
— Ну что, пойдем сегодня в Пушкинский музей? — спросила она.
— Нет, сегодня уже нет, — сказал Оливер. Он достал свой блокнот и удалился в другую комнату писать.
— Наверное, он много понял. Как собирался, — сказал я Маше. — Не все, но много.
Оливер просидел в своей комнате до вечера. Он все писал и писал.