Если Петербург — культурная столица, то Москва — бескультурная столица России.

Санкт-Петербург в пуху туманов спрятан,
Дыханьем греет снулый невский лёд,
Клоки промозглой серой снежной ваты,
Упрямо, по-мальчишески, жуёт.

Прокашлявшись на тротуарной плитке,
Он форточными стёклами блестит.
И ждёт, что солнечный зайчонок прыткий
Опробует капель кариатид…

Дождям весенним тающие лужи
Старательно показывают дно.
И блёклых уличных растяжек блузы
Циклоны треплют страстно на рядно…
… показать весь текст …

В тренажёре пять уровней сложности:
1. Шарфик из Эрарты.
2. Гордый крейсер Аврора.
3. Притаранить рыбы корюшки с рынка.
4. Монферран спроектировал собор с четырьмя портиками.
5. Шедевры Рембрандта и Вермеера в Эрмитаже.

Теория не перейдёт в практику, пока два профессора не подерутся. Куда бы ты ни шёл — тебя ждет Достоевский в конце тоннеля. У Достоевского было много топориков и, когда к нему в гости приходил Раскольников, они их вместе точили. Раскольников обошёл всех точильщиков в Петербурге, но никто ему не поточил топор, и только Достоевский согласился.

Это был очень веселый спорт: отыскать себе гуру из того, навсегда похороненного, мира и потом месяцами напролет расспрашивать его, учиться у него, стараться вести себя так, как вели в его времена. За каждой из компаний талантливой ленинградской молодежи стоял какой-нибудь интересный старичок. Первые русские рок-н-ролльщики Алексей Хвостенко, он же Хвост, и Анри Волхонский, он же просто Анри, каждую субботу ездили навестить поэта Ивана Лихачева, некогда входившего в круг Михаила Кузмина. Юные художники, типа легендарного Тимура Новикова, общались с возлюбленными Малевича и Ларинова. Говорят, даже первая заметная гей-тусовка в Ленинграде сложилась вокруг жеманников, которые еще помнили, как это делалось при прежнем режиме.

Петербург, построенный итальянцами на шведских землях, всегда относился к религии приезжих с большой терпимостью. На главной улице этого города напротив православного Казанского собора рядком стоят лютеранская Питерскирхе, католический собор Святой Екатерины и армянская церковь приятного голубенького цвета. Четыре храма четырех разных христианских конфессий на один квартал — подобного нет ни в одной европейской столице.

Любовь нельзя измерить. Когда любишь человека, то любишь и каждую мелочь, которая его окружает.

Ольга заметила, что обожает кисти и краски, угольки, загрунтованные полотна, небрежные эскизы будущих картин, в беспорядке разбросанные по мастерской цветные мелки, гитару, пожелтелые ноты, одежду Фэда и его привычку грызть кончик карандаша, когда он думал. Она полюбила бродить по овеянным преданиями уголкам старого Петербурга, любоваться его каменными мостами, отражениями дворянских особняков в воде, затянутым тучами небом, пустынными ночными проспектами и одичавшими садами…

Несколько лет назад я работал на самой популярной в тот момент городской радиостанции.
Программным директором станции был парень, служивший в армии где-то в Заполярье. Он рассказывал:
— Знаешь, что было там самым сложным? Нас вообще не кормили, от грязи и холода мы покрывались фурункулами, а уж о такой штуке,
как женщины, не приходилось и мечтать. Но это бы все я вынес. А вот по-настоящему невыносимо было то, что я был далеко от Петербурга. Не мог, если захочется, прогуляться по набережным или Невскому. Первый год еще ничего, а потом меня накрыло так, что хоть вешайся. Мама присылала мне открытки с видами Невы, я смотрел на них и плакал. Недостаток архитектуры модерн в организме — диагноз, страшнее которого не придумаешь.

Как тополиный пух
я стелюсь по тебе, Петрополь.
По площадям, мостам, подворотням
слепым и грязным тесным дворам…
Кто придумал сказать «колодцы»,
Глядя, как в вашей узости время вязнет?

Как тополиный пух
Я в твои проникаю ноздри
И заполняю проспекты туберкулезных легких.
Полупрозрачную бледность, петротифозность
Мая-июня-июля глотаю с легкостью.

You, only you…
… показать весь текст …

Действительно, город был неземной. Не хотелось искать для него слов, просто — идти и наслаждаться. Когда они прошли под аркой на Дворцовую площадь, он подумал, что не зря сюда прилетел. Александрийскому столпу и Зимнему дворцу еще можно было найти аналогии — что-то перекликается то ли с Трафальгаром, то ли с Вандомской площадью. Но колонны Адмиралтейства там, на втором плане… Как сумел человеческий ум, глаз собрать столько в одну перспективу?! Город невероятно мощный, массивный, строгий, и вместе с тем непредсказуемо чувственный. От его совершенства захватывало дух.

Жить в Петербурге действительно невозможно. Зато умереть тут — действительно красиво.
Место, где люди живут хотя бы несколько столетий, обязательно станет напоминать о смерти. Любое место — необязательно Петербург. Хотя к Петербургу это относится особенно.

Анна Ахматова позже вспоминала, что как-то в лютые крещенские морозы ехала через стрелку Васильевского острова и видела там громадную, размером с комнату, глыбу замерзшего коньяка. Причем внутри глыбы можно было различить тело вмерзшего в лед человека.

***
Двадцать второе. Вечер. Вторник.
Дождём накрыло виадук.
Стекло облизывая, дворник*
Поспешно чертит полукруг.

По радио мурлычут* томно
Былую сказку о любви.
Мой милый мальчик, мальчик скромный,
От её взгляда не уйти.

Последуй за своей звездою…
Валор моргулис*, милый друг!
Сегодня, наконец-то, мною
… показать весь текст …

Коррупцию муторно предотвратить
Пока существуют бакланы
Способные кровлю цинично пробить;
Нагадить; к своим на Крестовский свалить,
А после оттуда бахвалиться рьяно.

Возможно я выгляжу оригиналом,
Свой голос возвышу в защиту пернатых,
Ведь все орнитологи хором твердят:

— Шабашников стая не сможет подряд
Осилить, с отбойником крышу кромсая,
Что, якобы, клювом продолбят бакланы.
Они в Петербурге бывают в пролёте
… показать весь текст …