— Странная вещь, … но родину начинаешь по-настоящему любить, только когда ей тяжело, в другое время принимаешь ее как должное — вроде папы и мамы.

Если найдутся люди, которые вам скажут, что семейное счастье — это конец, если скажут, что от него тупеют, что ничего хорошего оно не дает — ни силы, ни знания, — не верьте им: они не изведали счастья. Если они вам скажут: поцелуи — удел дураков, — отвечайте: это ложь. Если они вам скажут: обожание — удел глупцов, — назовите их сукиными детьми и скажите, что они лгут. Они вам скажут: нежность — это слабость, — а вы ответьте: вы не мужчины. Они вам скажут: боль выше наслаждения, — отвечайте: нет, как раз наоборот. Хорошее — это начало. Плохое — это еще не конец, это просто помеха. Все истинное бессмертно. Ничто так не истинно, как любовь.

Им надо, чтоб ты да я воевали, а сами они только еще больше наживаются за наш счет. Им наплевать, скольких бы из нас ни убили, лишь бы им своего не потерять да еще прибавить малую толику. Зато ведь они ужас какие патриоты — в десять раз больше, чем мы с тобой. Войну они любят, это мы ее ненавидим.

— ты опоздала, но ведь ты всегда опаздываешь.
— Родить тебя я не опоздала.
— Это я не опоздала. А ты просто ждала меня.

Только в страдании люди едины. В радости же они порознь.

В самых обычных, усталых, бестолковых, обозлённых, неотёсанных, грубых или даже бесчестных людях я искал редкостные, добрые, забавные черты — и находил.

Презирайте грех и зло, но не грешных и злых людей. Это необходимо различать.

Раньше я думал, что человек больше не плачет, когда становится взрослым, но оказалось, что тогда-то он и начинает плакать, узнавая, что творится на свете.

Доcтойные люди хоpоши уже тем, что приходят к мудрoсти через провaлы. Как извеcтно, мы не очень умнеeм от успехов.

Жить полной жизнью вопреки бедности — значит, победить бедность.

Я только что встал с постели, среди ночи, — писал он, — потому что вдруг вспомнил то, что обещал тебе сказать в свое время, но никак не мог вспомнить в Огайо. Вот что я хотел сказать: ни истины, ни красоты, ни справедливости, ни неба, ни Бога нет ни в чем, кроме любви. А теперь я снова ложусь спать.

Первое, о чём я подумал, увидев Чаренца, — это то, что я никогда не встречал настолько некрасивого человека. Но когда мы начали говорить, всё поменялось на 180 градусов, и он стал для меня одним из самых привлекательных людей, которых я когда-либо видел. До конца жизни я искал человека, который способен был бы к такой перемене после общения. Но так и не нашел. Обычно всё было наоборот…

Слова, которыми я пользуюсь, — английские; среда, о которой я пишу, — американская; но душа, которая заставляет меня писать, — армянская.

Человек, не зная сам, кто он есть, часто старается помешать другому человеку стать тем, кем он должен быть.

Люди везде одинаковые. Другими они становятся, только когда кого-нибудь любят. Только это и меняет людей.

Однажды я получил письмо от Бернарда Шоу. Он приглашал меня к себе. Естественно, приглашение принял тотчас же. У Шоу я застал Герберта Уэллса. Герберт Уэллс с горечью сказал, что готов сжечь все свои 68 романов только потому, что они ни на йоту не изменили мир. Примерно такого же мнения придерживался и Шоу, который, правда, на этот счёт и не строил иллюзий, а потому и не переживал так сильно. Я не соглашался и до сих пор не могу согласиться ни с тем, ни с другим. Ещё со времён Гомера, а может быть, и раньше, литература и искусство влияли на людей и изменяли их. В общем, я считаю, что литература столь же ощутимо влияет на жизнь, как и сама жизнь влияет на литературу.

«Каждый прожитый день является гораздо лучшим фильмом, чем любой снятый фильм».

Каждый ребенок хочет найти во взрослых людях что-нибудь детское. И если уж найдет его в ком-нибудь — любит этого человека сильнее других.