Приобретённая в детстве система верований никогда не изживается полностью; она может на время уйти в глубину, но в критические минуты всегда возвращается и заявляет права на душу, которую сформировала.

…куда проще говорить людям то, что они хотят услышать.

Если у вас когда-нибудь будут дети — никогда не показывайте им, что разочарованы в них!

Какая это радость — освободиться от страха перед жизнью благодаря простому знанию любви.

И был прав, день и в самом деле выдался на диво. Небо сияло такой прозрачной голубизной, какую редко увидишь в Лондоне, а воздух пах так, как и положено пахнуть воздуху в деревне, — колосящимися травами с пряной ноткой разогретого на солнце навоза.

Каждое поколение передает следующему чемодан, битком набитый фрагментами головоломок, собранных за прошлые века, и говорит:
— На вот, поглядим, что ты сможешь сделать из этого.

Миссис Хэммет сообщила, что во всей деревне нашелся лишь один дом, который сдается.
— Он, правда, обветшал, но не так чтобы очень, бывает и похуже. И электричества нет, но с нынешним затемнением мы и сами его почти не видим. Зато арендная плата небольшая, да и вообще, другого жилья по эту сторону Лондона не найти ни по любви, ни за деньги, все комнаты расхватали эвакуированные.

Отец предложил съездить в Гринвич, туда, «где живет меридиан».
Время по Гринвичу. Эти новые для меня слова звучали как заклинание.
— Меридиан — это линия, с которой начинается время, — объяснял отец. — Он тянется от Северного полюса до Южного и режет Землю напополам.
Впечатление от его слов было таким сильным, а мое детское воображение — таким живым, что реальность не могла меня не разочаровать.
Наше путешествие окончилось на краю большого красивого луга, перед дворцом с величественным фасадом, но я напрасно искала следы узкой пропасти с рваными краями, которая, как мне представлялось, должна была резать Землю.
— Вот и он, — сказал отец и протянул вперед руку, — прямо перед тобой, совершенно прямая линия. Нулевой меридиан.
— Но я ничего не вижу. Здесь же одна… трава.

Имя Джеймса Стрэттона ровным счетом ничего не говорило Джеку, и все же вопрос сорвался с его губ сам собой, прежде чем он успел подумать:
— Расскажите о нем. Чем он занимался? Как случилось, что он обзавелся архивами, которые стоит сохранять для потомства?
Элоди ненадолго задумалась.
— Меня никто еще не расспрашивал о Джеймсе Стрэттоне.
— Мне интересно.
Джек не кривил душой, хотя вряд ли бы смог объяснить, откуда взялся этот острый интерес.
Ответ прозвучал слегка насмешливо, но было видно, что е…
… показать весь текст …

Ее переполняло чувство, названия которого она не знала, прекрасное и болезненное в одно и то же время. И она повторила, на этот раз медленнее: — Моя почва тоже здесь, Шаши.

Элоди действительно была склонна к ностальгии, но терпеть не могла, когда ее в этом уличали. Прежде всего, само это слово жутко оболгали. Теперь им пользуются, когда хотят назвать что-то или кого-то сентиментальным, но ведь это совсем другое. Сантименты — они слащавые, слезливые, липучие, тогда как ностальгическое чувство — всегда острота переживания и боль. Ностальгия — это извечный протест человека против бега времени, и надежда остановить мгновение, чтобы еще раз увидеть человека или место или поступить иначе, и мучительное осознание несбыточности своих желаний.

Она вышла на Шорди-Хай-стрит. Под железнодорожным мостом давали урок хип-хопа: ребятишки танцевали, а родители стояли в сторонке, потягивая кофе навынос из картонных стаканчиков. Элоди перешла проезжую часть и углубилась в лабиринт переулков, срезая путь на Коламбия-роуд, где уже открывались магазины.

Коламбия-роуд — улица, на которую не забредают случайные прохожие, но всегда людная. Лондон — большой специалист по таким местам: невысокие кирпичные дома-террасы с витринами — бирюзовыми, желтыми, красными, зелеными и черными от винтажных нарядов, бижутерии ручной работы, самодельных украшений и вообще всякого старинного барахла, никому, в общем-то, не нужного, но так заманчиво разложенного и расставленного, что руки поневоле тянутся к кошельку. В воскресенье здесь, как всегда, откроется цветочный рынок: воздух между домами сгустится от ароматов, тротуары заполнятся лотками с хрупким живым товаром, начнется толчея — ни пройти ни проехать;

Восхитительный риск, на который пошла Ада, прелестное непочтение, с которым она говорила о своих многоуважаемых родителях, стали искрами, которые разожгли пламя, и Ада почувствовала, как ее решимость быть сердитой начинает плавиться на этом огне. Смех уже рвался из нее наружу.

Он видел то, чего не видели другие, и не просто видел, но изображал увиденное так, что зрители, хотели они или нет, больше не могли закрыть глаза на то, что показал художник. В последней из своих «Записок из Академии» Рёскин назвал это свойство его живописи «рэдклиффовским обманом чувств»

Терпеть не могу гадалок. Мне как-то сказали, что у меня короткая линия жизни, и плохие предчувствия мучили меня лет до семидесяти.