Не то чувствуешь, что ты стареешь, а то, что мир молодеет.

К сожалению, нужно сперва сесть в сани, чтобы убедиться, что они не твои.

Воспитание должно говорить «смотри туда-то», а не «видь то-то».

Когда отлучили Толстого, академик Марков написал в Синод:

«Я — тех же взглядов, прошу отлучить и меня».

Синод ответил:

«Толстого все читают, поэтому взгляды его опасны, а вы до анафемы еще не доросли».

Собрался Ксанф в баню, говорит Эзопу:
- Ступай вперед, посмотри, много ли в бане народу?
Эзоп возвращается и говорит:
- Только один человек.
Ксанф обрадовался, идет и видит: в бане полным полно.
- Что же ты мне вздор говорил?
- Не вздор я тебе говорил: лежал перед баней на дороге камень, все об него спотыкались, ругались и шли дальше, и только один нашелся, который как споткнулся, так тут же взял камень и отбросил с пути. Я и подумал, что народу тут много, а настоящий человек — один.

«Я неверующий», — сказал я. «Но православный неверующий?» — забеспокоился старый Ш. И услышав «да», успокоился.

Устроил Ксанф угощение ученикам, послал Эзопа на рынок: «Купи нам всего лучшего, что есть на свете!» Пришли гости — Эзоп подает одни только языки: жареные, вареные, соленые. «Что это значит?» — «А разве язык не самое лучшее на свете? Языком люди договариваются, устанавливают законы, рассуждают о мудрых вещах — ничего нет лучше языка!» — «Ну так на завтра купи нам всего худшего, что есть на свете!» Назавтра Эзоп опять подает одни только языки: «Что это значит?» — «А разве язык не самое худшее на свете? Языком люди обманывают друг друга, начинают споры, раздоры, войну — ничего нет хуже языка!» Рассердился Ксанф, но придраться не мог.

Когда осуждают хорошего писателя за то, что он нехороший человек — это всё равно, что осуждать завод за то, что он дымит и лязгает.

У кого больше способностей, кормят тех, у кого больше потребностей.

…Такой, как ты есть, ты никому не нужен, поэтому не навязывайся, прячься, а в разговорах будь улыбающимся, понимающим и ободряющим — пока хватит сил; и помни, что всем другим так же плохо и от того же самого.

Прав человека я за собой не чувствую, кроме права умирать с голоду. Коллективизм и соборность для меня одно и то же — между сталинским съездом Советов и Никейским собором под председательством императора Константина для меня нет разницы. Я существую только по попущению общества и могу быть уничтожен в любой момент за то, что я не совершенно такой, какой я ему нужен. (Именно общества, а не государства: такие же жесткие требования ко мне предъявляет и дом и рабочий коллектив). Я хотел бы чтобы мне позволяли существовать, хотя бы пока я не мешаю существовать другим. Но я мешаю: тем, что ем чей-то кусок хлеба, тем, что заставляю кого-то видеть свое лицо…

Михаил Леонович Гаспаров

Нельзя возлюбить другого, как себя, но можно невзлюбить себя, как другого.

Русская интеллигенция была западным интеллектуальством, пересаженным на русскую казарменную почву.

То, что для начитанного человека — пошлость, для неначитанного может быть откровением.

Жизнь. Воспоминания Н. Ге (младшего): гуляя вечером по Хамовникам, Толстой остановился у неплотно прикрытого ставня, постоял, подсматривая, сказал: «Как интересна жизнь» — и пошел дальше (СЗ 64).

Жизнь. Рассказ в НЖ 3 (1942): записка самоубийцы: «В жизни моей прошу никого не винить». [23]

Жизнь. Записи Л. Гинзбург. Она сказала Олейникову, что Брики страстно стремятся доказать, что они живы: Маяковский умер, а они живы. Олейников задумчиво ответил: «А ведь, в сущности, это так и есть…»

Жизнь. И. Эренбург, «Виза времени», 245, закарпатские вывески: «Великое похоронное предприятие». «Продажа виктуалов». «Торговля жизненными потребностями и прочим мешаным обходом».

Жизнь. Он же, там же, о последнем цадике.
Рай — это память о добрых делах, а ад — это стыд. Всюду солдат учат по-своему, но всюду «раз-два»; но плох солдат, который в войну не забывает «раз-два». А что вся жизнь, как не война?

«Записи и и выписки»