Я не верю людям. Это, наверное, крайняя степень атеизма.

Боишься — потому что это сильнее тебя, ненавидишь — потому что боишься, любишь — потому что не можешь покорить это себе. Ведь только и можно любить непокорное. Да, это так.

Человек — как роман: до самой последней страницы не знаешь, чем кончится. Иначе не стоило бы и читать…

Я боюсь, что у русской литературы одно только будущее: её прошлое.

— Плохо ваше дело! По-видимому, у вас образовалась душа.
— Душа?
— Это странное, древнее, давно забытое слово. Мы говорили иногда «душа в душу», «равнодушно», «душегуб», но душа…
— Это… очень опасно, — пролепетал я.
— Неизлечимо.

«Возьми себя в руки. Насади себя на крепкую логическую ось — хоть ненадолго навались изо всех сил на рычаг — и, как древний раб, ворочай жернова силлогизмов — пока не запишешь, не осмыслишь всего, что случилось…»

На бесптичье — и жопа соловей.

Если бы человеческую глупость холили и воспитывали веками так же как и ум, может быть из нее получилось бы нечто необычайно драгоценное

Дети — единственно смелые философы. И смелые философы — непременно дети.
«Мы»

Смех — самое страшное оружие: смехом можно убить всё — даже убийство.

Вы думаете, что весна — это розовое, голубое и соловьи? Сентиментальный предрассудок! На снежной поляне два вчера еще пасшихся рядом оленя вдруг кидаются один на другого из-за оленьей девушки — это весна. Вчера еще смирные, как олени, люди сегодня становятся героями и окрашивают снег своей кровью — это весна. Цвет весны не голубой, не розовый, а красный — опасности, страсти, лихорадки, сражения.

На меня эта женщина действовала также неприятно, как случайно затесавшийся в уравнение неразложимый иррациональный член.

Водка была особенная, настоянная на щепотке чая с маленьким кусочком сахара. Иванов и Куколь поспорили, кто больше может выпить. Соседи стали подзадоривать, считать рюмки. Потом все забыли о них, но они уже вошли в азарт, ни один не хотел уступить. Они пили со злостью, упрямо, и каждый старался показать другому, что он трезв.

У Куколя очки сползли на нос, его мягкие лошадиные губы стали мокрыми. На меховом, заросшем бородой до глаз лице Иванова ничего не было заметно, но в голове у него стуча…
… показать весь текст …

Быть оригинальным — это нарушить неравенство.

Красота — в гармонии, в стиле, пусть это будет гармония безобразного — или красивого, гармония порока — или добродетели.

Свобода и преступление так же неразрывно связаны между собой, как… ну, как движение аэро и его скорость: скорость аэро равна 0, и он не движется; свобода человека равна 0, и он не совершает преступлений. Это ясно. Единственное средство избавить человека от преступлений — это избавить его от свободы.
«Мы»

Но не ясно ли: блаженство и зависть — это числитель и знаменатель дроби, именуемой счастьем.

Я спрашиваю: о чём люди — с самых пелёнок — молились, мечтали, мучились? О том, чтобы кто-нибудь раз навсегда сказал им, что такое счастье — и потом приковал их к этому счастью на цепь.
«Мы»

А почему у нас нет перьев, нет крыльев — одни только лопаточные кости — фундамент для крыльев? Да потому что крылья больше не нужны… крылья только мешали бы. Крылья — чтобы летать, а нам уже некуда… Не так ли?

«Неужели у русской литературы впереди только великое прошлое?»