Распахнутым плащом и яркостью наряда,
рябиновыми бусами, зонтом наперевес —
красивой, молодой, не отводящей взгляда,
пришла к нам осень в дом, имея интерес.
Козырный, не простой — не отпуская лето,
на подиум ввести и модный приговор
с усмешкой объявить, мол ты не так одето,
ты бабьим летом стань, произведя фурор.
Пусть зрители к ногам твоим бросают астры,
от умиленья я дождём чуть-чуть всплакну
и песню для тебя Шевчук споёт горласто,
натягивая вновь гитарную струну.

Умытая дождём старинная скамья —
свидетельница встреч и расставаний,
признаний, сотканных из правды и вранья,
и тихих слов, и громких причитаний,
и первого свиданья в тишине,
и обещаний в вечной и навеки,
и первых поцелуев при луне,
и слёз от одиночества в побеге.
И незаконченных романов череда
не удивят её ни новизной сюжета,
ни бесом из-под старого ребра,
ни сладким плодом первого запрета.

Листвы опавшей мягкая постель
и небо, как экран с седыми облаками
и загулявший в поздних астрах шмель,
ещё не пуганный ночными холодами,
и ветер, как в немом кино тапёр,
лишь на ему известных инструментах,
играет в полутоне ля-мажор,
придуманную музыку в фрагментах.
И всё так гармонично и легко,
быть может, я напрасно так печалюсь —
нет, мне шмеля не бросить одного
и на второй сеанс, пожалуй, я останусь.