Немного истории

Сказка Карло Коллоди «Пиноккио» впервые была опубликована в 1881 году в Риме. Алексей Толстой приступил к работе над собственным литературным пересказом этого произведения в 1923 году. Вскоре отложил и вернулся в 1934. «Буратино» был явлен миру в 1936.

К тому времени «Пиноккио» уже был переведен на русский язык, как и на многие другие, и издавался в России. Сказать, что Толстой открывал неизвестную сказку для русскоязычного читателя — никак нельзя.

Зачем?

Случаи, когда писатели берутся за пересказ чужого произведения, не так уж уникальны, но вызывают резонный вопрос о мотивах. Ведь такое творчество создает поводы для подозрений в писательской нечистоплотности, плагиате, отсутствии собственных идей. Наверняка Толстой понимал риск подобных пересудов.

Причина на мой взгляд такова: в тот момент, когда он занимался редактурой одного из русских переводов (вышедшего как раз в 1924 году) в нем возник живой, глубинный интерес к этой сказке.

Но одно дело, если писатель, воодушевленный чужой идеей, начинает развивать ее и создает продолжение. И совсем другое, если он меняет оригинальную историю. Т. е. история Пиноккио «зацепила» Алексея Николаевича настолько, что он начал воспринимать ее как свою, но вместе с тем что-то оказалось в ней «не так», что и было изменено в процессе «литературного пересказа».

А что, если разобравшись в сути обеих сказок и поняв смысловые различия, можно найти те самые внутренние мотивы, которые управляли Толстым и заставили его пренебречь этической скользкостью момента и переписать сказку? Я решил проверить.

И вот — на дне мрачного (как оказалось) ущелья, разделяющего «Пиноккио» и «Буратино», обнаружились не только потаенные смыслы двух историй и их героев, но и метафизическое тело самого Алексея Николаевича Толстого, писателя и человека.

Пиноккио

Сказка, написанная итальянцем Коллоди, изначально рождалась из популярного фольклорного сюжета о сбежавшем ребенке. Примечательно, что у отца деревянного мальчика есть прозвище — «Кукурузная лепешка». Это, практически, прямая аллюзия на те многочисленные сказки, в которых сбежавшим персонажем оказывалась выпечка, в т. ч. русский Колобок (см. «Проклятие Колобка»).

Первый написанный вариант был достаточно короток и заканчивался повешением Пиноккио на дереве — лиса и кот вздергивали его, чтобы заполучить золотые. Т. е. сюжет повторял схему народных сказок: непослушный эрзац-ребенок убегает и становится жертвой хитрых и опасных обитателей большого мира.

Но вскоре Коллоди вернулся к сказке и дописал ее в том варианте, который и распространился по всему свету. Пиноккио получил шанс выжить, пройти испытания и измениться.

А самое главное — Пиноккио обрел цель…

Поиск свободы

Коллоди создавая своего деревянного Пиноккио, интуитивно затронул глубочайшую, совершенно недетскую тему. Он написал историю о поиске свободы, и о самой метафизике свободы.

Ведь деревянный человечек — это голем, лишенный своей воли, созданный подчиняться чужой власти, быть марионеткой в буквальном смысле. Не зря обитатели кукольного театра сразу же признают в нем «своего».

И с первых минут жизни в Пиноккио просыпается бунтарское стремление убежать, вырваться на волю от Джеппетто, своего «отца», от любых обязательств и обязанностей, от необходимости учиться и работать. Говоря другими словами, он не хочет соответствовать ни шаблону жизни, ни законам своей кукольной природы.

Но внешняя свобода, как ее поначалу понимает Пиноккио, каждый раз оборачивается опасностями, смертельными угрозами, голодом и той самой несвободой, от которой он, казалось бы, бежит. Его бросают в тюрьму, сажают на собачью цепь, связывают, топят и т. д.

И постепенно его представление о свободе меняется и обретает совсем иное воплощение. Формируется главное экзистенциальное устремление Пиноккио — стать настоящим живым мальчиком.

Вечный деревянный голем

Алексей Толстой полностью меняет главную цель персонажа. Он вычищает тему очеловечивания целиком. Буратино не стремится стать живым мальчиком, он готов оставаться деревянной куклой. И он ею остается.

Трансформация Буратино не происходит.

При этом Толстой заменяет одну цель другой. Прежде, чем подробнее рассказать о ней, нужно рассмотреть еще одну важную штуку.

Нос

Да-да, тот самый нос.

Он торчит и напоминает всем, что перед нами не человек, а деревянная кукла, вырезанная из полена.

Нос Пиноккио обладает необычным свойством — он увеличивается, когда его владелец лжет. Стоит Пиноккио соврать, как его признак големности начинает расти. Вполне возможно, что Коллоди таким образом гнул достаточно очевидную воспитательную линию своей сказки, устрашая детей последствиями обмана. Но, осознанно или нет, он связал в одну символическую цепочку ложь и големность и тем самым породил глубокую метафору, лежащую за пределами морального понимания лжи:

Ложь делает человека несвободным, сковывает его. Человек становится заложником той лжи, которую он порождает. Даже если он порождает ее для собственного удобства, эта ложь начинает управлять им самим, как куклой. Если он не отвергает чужую ложь, он подчиняется ей.

И эта идея является одной из основных, скрытых в сказке Коллоди.

Ложь и Толстой

Толстой, переписывая сказку, вычищает эту идею.

Нос Буратино статичен и не реагирует на вранье.

Но от темы лжи не так просто избавиться, и она в сказке Толстого оживает самым неожиданным образом. Прежде, чем увидеть как, вспомним о главной цели Буратино.

Золотой Ключик

Отняв у деревянного мальчика стремление стать человеком, Толстой предлагает ему другую цель — Золотой Ключик. Эта подмена порождает интереснейшие различия двух сказок.

Цель Буратино — не его собственная. Она аккуратно «навязана» ему другими персонажами. Они рассказывают ему о тайне ключика и тайне дверцы в хижине Папы Карло. Они же помогают ему завладеть ключиком и открыть дверцу. И даже Карабас Барабас, если внимательно присмотреться, помогает ему в этом, хотя и участвует в игре в роли антагониста.

Цель Буратино не требует от него никаких внутренних изменений. Золотой Ключик — это волшебное решение. Достаточно вставить его в дверцу, повернуть, и герои окажутся в новом волшебном мире. Поворот ключа не меняет героев, но меняет сам мир вокруг.

Помните, когда Толстой писал сказку? То-то же. Метафора волшебного будущего, ждущего всех за волшебной дверцей, которая вот-вот откроется. Не нужно менять себя, нужно лишь повернуть ключ…

Но что там за дверцей?

Иллюзия

А там, за дверцей, Буратино и других героев ожидает Театр. Не такой, как у Карабаса Барабаса, а другой — светлый и радостный. А почему, собственно, другой? Это ведь только декларация. Если разбирать метафорический смысл самого образа Театра, то ключевое в нем — это… та самая ложь. Иллюзия. Добровольный обман. Подмена реальности представлением. Срежиссированность действия, выдаваемого за реальность. Невидимые ниточки над куклами.

Куклы! Они ведь все остались куклами. И Буратино, и Арлекин, и Пьеро — вся труппа. Толстой не дал им превратиться в людей, он оставил их куклами и просто заманил их в другой театр. А кто будет управлять ими в этом театре?

Папа Карло

Ну конечно же он — Папа Карло. Именно он забирает в этот новый театр всех кукол Карабаса Барабаса. Да и путь в новый мир лежит не через тридевять земель, а идет вниз по ступеням лестницы, ведущей в подвал Папы Карло.

И что мы видим теперь, вскрыв и сравнив ключевые коды двух сказок?

«Пиноккио» — это история про куклу, захотевшую стать живым мальчиком, и ставшую им; и для этого прошедшую сложный путь избавления от иллюзий и от собственной лжи. История внутреннего освобождения от обреченности быть деревянным големом.

Буратино — история про кукол, которых соблазняют идеей внешнего освобождения, а на самом деле из одного театра заманивают в другой, но тоже театр, мир иллюзии. И они в нем по прежнему куклы. И единственное изменение во всей истории: вместо Карабаса Барабаса над ними теперь возвышается Папа Карло.

Папа Карло. Отец Карло. Отец народов. Или, как принято говорить в последние годы — просто «Папа».

А под ним — вечный, никогда не меняющийся, готовый послушно реагировать на движение дергаемых нитей деревянный ребенок, не желающий освобождаться от лжи и становиться человеком.

1936

Я вынес год выхода «Буратино» в «Детгизе» в заголовок заключительного пункта этого исследования.

Символизм сюжета и персонажей сказки, написанной Толстым в 1936 году, мог

оказаться не столь явным и глубоким… Если бы он не взял за основу другую сказку. На месте вырезанных Толстым смыслов остались такие четкие контуры зияющей пустоты, что они притягивают взгляд сильнее, чем те смыслы, которыми он пытался заменить вырезанное. А общая картина и вовсе перестает быть сказкой, а превращается в довольно мрачное полотно.

postscriptum

Я осознанно не стал рассматривать личную историю Алексея Толстого с его «поиском отца», равно как и подозрения современников, что в этой истории не обошлось без мошенничества. Скорее всего, история с отцом стала точкой внутреннего притяжения, которая оживила для него итальянскую сказку настолько, что он воспринял ее как свою, и взялся переписывать. И переписывая, выбрасывал чуждое и наполнял пустоты своими смыслами. Вряд ли он осознавал, что детская сказка расскажет так много о нем самом, о навечно застывшем времени и обо всех нас, так и не захотевших перестать быть деревянными человечками в руках «Папы Карло».