В России век назад «прогрессивно мыслящий человек» был агностиком или атеистом, верящим в науку и разум, который раскроет тайны Вселенной (и разума тоже). А как иначе? Если ты занимаешься вопросом «как оно устроено» (а наука занимается этим), то рано или поздно в гипотезе Бога перестаешь нуждаться (что и сказал однажды Наполеону Лаплас). Истовая религиозность была уделом, что называется, реакционной части общества (а мистицизм по образцу Блаватской — «загнивающих классов»).
Наука к нашим дням и правда проделала огромный путь, чтобы понять то, что прежде могло числиться по ведомству высшей силы. Как произошла Вселенная? Как возникла жизнь? Как появился человек? Как у него появилась мораль? (В чем-то наука даже превзошла ожидания, доказав, что мораль есть не только у человека).
Тех, кого интересуют детали того, «как оно все образовалось», отошлю к популярным книгам английского физика Стивена Хокинга (он специалист по неживому) и нашего биолога Александра Маркова (он — по живому).
Но вот что интересно. В последнее время число людей, жестко настаивающих, что без Бога ничто бы не возникло, что Библия (Коран, Тора) — это откровение Господне, настолько выросло, что стало бросаться в глаз. Намерение открыть кафедру богословия в МИФИ отражает эту тенденцию.
Нет, я понимаю, что человек испытывает сомнения, а порой и страх. Именно тут много питательного материала для мистики. Но чтобы вот так все стали испытывать потребность в мистическом? И все чаще ненавидеть тех, кто видит в гипотезе Бога любопытное, но заблуждение?
Я, признаться, некоторое время считал растущее пренебрежение наукой чисто российским явлением, когда любой окунь ведет себя так, чтобы щука не слопала, а щуки у нас ныне все сплошь воцерквленные. Но нет. Знаменитый английский биолог Ричард Докинз начал последнюю книгу с заявления, что никогда еще на его памяти «малограмотная оппозиция» эволюционной теории происхождения человека «не была так сильна».

Почему так происходит (а меня происходящее начинает пугать)?
Выскажу несколько предположений.
Первое. Дело в том, что сфера, куда проникает наше познание, расширяется со скоростью расширяющейся Вселенной, а это парадоксальным образом порождает темные углы: «растягивается» материал. Маленькое постигнуть и понять проще. Плоская Земля на трех китах и трехлетке понятна. А n-бранные структуры, теория струн и прочие штучки постэйнштейновой физики сложны и для взрослого, недостаточно башковитым (или обученным) понимать смысл научных достижений трудно. И эти «недостаточные» науку начинают игнорировать: ученые, короче, слышь, сами ни черта не знают.
Пока эта сложность касалась «обычных» физики, химии, математики, общество снисходительно относилось к чудакам в лабораториях. Пусть синтезируют что-нибудь полезное. Но в последние десятилетия чудаки все активнее влезают в сущность человека. Во все закрытые, таинственные, сакральные вещи. Как на нейронно-аксонно-синапсном уровне устроена этика? Мораль? Душа? Мышление?
То есть обыватель, может быть, хочет думать: мораль устроена так, как дитя воспитали родители, и неплохо бы снова ремнем. Но наука, исследовав огромное количество близнецов, говорит другое. «Эффект генов сильнее, чем эффект воспитания в одной семье», — постулирует второй закон генетики поведения Туркхеймера. «Если вы хотите, чтобы ваши дети были добрыми, лучше не стройте лишних иллюзий о „правильном воспитании“, а выбирайте себе доброго брачного партнера — так будет надежнее», — с ядовитой любезностью, но без тени шутки разъясняет биолог Александр Марков.
У самого Маркова есть написанный для широкой публики труд — «Эволюция человека», совершенно блестящее произведение. Первый том — о происхождении homo sapiens от гоминид (и в этом происхождении нет даже щелочки для креационизма: к кому его применять? К австралопитекам? К вымершим неандертальцев? От секса с которыми, кстати, у европейца осталась на память часть генетического кода…) А второй, совершенно ошеломляющий том, — это как в процессе эволюции появились память, душа, интеллект, как на генетическом уровне распознать склонность к политическому либерализму или консерватизму (здесь Марков тоже не оставляет места ничему сверхъестественному). И что мы должны рассказать детям?! Что наш шлепок им по попе — это нейронно-синапсическая связь, выработка какой-нибудь протеинкиназы?! И любовь — тоже из такой же дряни состоит?! (А любовь — нет. Любовь — это, главным образом, повышенный уровень дофамина и норадреналина при пониженном серотонина).

Вот к этому и сводится мое второе соображение. Что современные научные объяснения не оставляют камня на камне от предрассудков и мифов, которыми мы прежде охотно питались, включая главные: типа силы семейного воспитания или любви до гроба (включая любовь к Родине).
Вот почему так яростно нынешнее нежелание читать, понимать, учиться, знать: это нежелание кардинально менять жизнь, все оставить «по старине». «Наши отцы были нас не глупее!» (кстати, если фраза верна, то свидетельствует о семейном регрессе). Истеричный крик коллективной Мизулиной «защитим семейные ценности!!!» — это и роспись в незнании эволюции семьи (семье в ее нынешнем понимании всего лет сто), и отказ принять факт, что человек — не просто моногамное, но серийно моногамное животное (он не обязательно живет всю жизнь одной парой, в отличие от прерийной полевки Microtus ochrogaster).
А изложение этих фактов воспринимается как персональная гадость со стороны безнравственных ученых, которым чужды такие ну-дураку-же-понятные добродетели, как вера в Бога, Семью, Госдуму, Государя и Отечество. (Справедливым тут является то, что дураку они действительно понятны. А вот умному, как бы помягче сказать, — не вполне).

Третье же мое замечание сводится к наблюдению, что эволюционный отбор, идущий и между странами, изменил форму. Если раньше преимущества страны с развитой наукой были очевидны (без науки невозможно было ни военное, ни промышленное дело), а сырьевая страна была заведомо отсталой, — то теперь не то. Сегодня сырьевой Митрофанушка пользуется ровно тем же телефоном, что и Эрик Туркеймер (впрочем, не уверен, что у того — 5-й IPhone). А живет, может быть, даже шикарнее.
То есть раньше Левша, наука которого была «простая: по Псалтирю да по Полусоннику, а арифметики мы нимало не знаем», все же понимал превосходство английского механика (потому что Левша мог лишь подковать механическую блоху, а создать ее не умел). А теперь не понимает: у него нефть, и инженера-англичанина он купит, а китайцы сварганят столько танцующих блох, сколько надо.
Эти изменения порождают самодовольную уверенность дураков в том, что умные не нужны, и более того — что опасны. Что «на хрен эту химию — лучше лечиться травами». Что на фиг вариативную сложность — давай то, что у всех. Что нужно поотрывать руки генетикам: разнесут заразу. Что не фига вторгаться в Промысел Божий. Что нравственность — она от Бога. Что Ч О тут думать, и так все ясно — а ну, двинь ему! Вдарь!
И если бы дело ограничивалось нашими, я бы жил относительно спокойно: в конце концов, сегодня свободно уезжают из страны те, чьим мозгам здесь нет применения, — например, в США. Однако и в США более «40% населения отрицают факт происхождения человека от других животных и уверены, что мы, как и все живые существа, были созданы богом в последние десять тысяч лет» (цитирую Докинза).
То есть дураки могут не намеренно, а просто по глупости выжить умных, тем более, к тому есть биологические основания (человеческий мозг медленно, но устойчиво уменьшается в объеме последние 10 тысяч лет). Повторяю, основания есть: умники говорят вещи непонятные, при этом дико обидные, — а, спрашивается, коли они такие умные, то почему такие бедные?!
«Расширяющееся», не ведающее границ знание привело к тому, что айфоном обзавестись может каждый, однако никто из обзаведшихся, если умники исчезнут, не сможет сконструировать и собрать даже тот аппарат для связи, которым пользовался Тимур со своей командой.
Говорить, что бессмысленные умники нужны просто потому, что никто не знает вызовов завтрашнего дня, — ни в медицине, ни в социальной жизни, ни в сельском хозяйстве, — бессмысленно.
Квакин бьет. Я зажмуриваюсь.